– Забирай, – передёрнул плечами Гвалиор. Исоскоблил со своей дощечки одну черту. – А ты, – это уже относилось кЩенку, – возьмёшь вашу тележку. Будешь её таскать вместе снедомерком-сегваном…

Волчонок, уже трусивший к воротам вслед за Церагатом, приэтих словах остановился и захохотал. Издевательски и громко – нарочно затем,чтобы услышал бывший напарник.

– С кем?.. – спросил Щенок, и голос его, наоборот,прозвучал совсем тихо. – С каким ещё сегваном?

– Вот с этим, – решительно кивнул Гвалиор, хотянутром уже почувствовал: наскочила коса на камень. – Давай шевелись, еслиещё и без ужина не хочешь остаться!

– Я буду возить тележку один, – проговорил Щенокпо-прежнему негромко и ровно. – Считай, если хочешь, мои ездки ещё и на…этого. Но работать я с ним не буду.

Надсмотрщик мысленно проклял своё мягкосердечие. Рабы явноне понимали справедливого отношения, принимая его за слабость. Начни их жалеть– и дождёшься, что они тебе совсем на голову сядут. Видно, правы были те, ктоговорил ему: это полуживотные, признающие только силу кнута!..

Ещё не хватало отступить перед недоноском… который дажегосподином называть его не желал. Кнут Гвалиора уже в который раз за деньвозник из-за пояса и обвился вокруг ног венна:

– С кем велено, с тем и будешь работать!

Он, конечно, хлестнул далеко не так, как умел. Не подрубитьноги, даже не снять кожу – только обжечь. Всё равно удар был такой, чтомальчишке полагалось бы упасть на колени, съёжиться от боли и заорать дурнымголосом на весь отвал, вымаливая прощение… клянясь немедленно выполнить всё,что приказал господин …

Молодой венн остался стоять как стоял – прямо. Толькостиснул побелевшие губы, да в глазах разгорелся очень нехороший огонёк. Гвалиорбыл далеко не глупцом. Ему хватило одного мгновения, чтобы понять: парня можнозапороть насмерть, но с места он не сойдёт. А чего доброго, ещё и кинется вдраку. Ну и что тогда с ним делать? Убить?..

Мысленно Гвалиор пожелал торговцу Ксоо Таркиму свернуть шеюна горной дороге или, того лучше, попасться жадным разбойникам. (Нет, конечно,не теперь, когда дядя Харгелл вёз домой его заработок: как-нибудь позже,потом!..) Чтобы неповадно было доставлять на рудник строптивых дикарей, неценящих собственной жизни!.. Вслух же надсмотрщик рявкнул:

– Один так один! Пуп развяжется – туда и дорога!

И для острастки наподдал венну ещё. Тот по-прежнему молчаповернулся и пошёл туда, где они с Волчонком оставили тележку. К вечеру егобудет колотить жестокая лихорадка, но пока он держался так, словно кнут еговообще не коснулся. Гвалиор смотрел ему в спину, раздражённо крутя и дёргаядлинный плетёный ремень. Потом вытащил фляжку и сделал один за другим тридлинных глотка. Такие, как этот парнишка, либо погибают сразу, либо, наоборот,живут в руднике долго, становясь сущим проклятием для надсмотрщиков. А что?Может, Щенку и суждено-таки стать Псом… К тому времени Гвалиора здесь уженесколько лет как не будет. Ну и слава Священному Огню…

Тут он услышал позади себя плач и оглянулся. Маленькийподбиральщик, оказавшийся сегваном, сидел на мёрзлой земле и горько плакал,держа в руках недогрызенную рыбёшку.

Белые цветы «девичьего льда»[10] всё так женеувядаемо цвели во тьме подземного зала… В рудничном фонарике Каттая застрялфитилёк, маленькое пламя светило неверно и тускло. Каттай не стал затеватьпочинку фонарика в двух шагах от могилы Белого Каменотёса, оставил его у входакак есть. Погаснет – значит, погаснет… Каттай больше не боялся Каменотёса ипоступил так не из страха, а просто из уважения. Он опустился на колени и тихопроговорил:

– Здравствуй, отец.

Своего собственного отца он помнил плоховато и не мог бы суверенностью сказать, что в этих воспоминаниях было истинно, а что – досоздановоображением по материным рассказам. Что же касается Каменотёса, предания о еговнешности были столь же разноречивы, как и о происхождении. Однако, думая оком-то, обязательно начинаешь видеть перед собой облик, пусть сколь угоднорасплывчатый. Вот и Каттай, мысленно беседуя с Ушедшим-во-Тьму, помимо волистарался представить его. Для него Белый Каменотёс был рослым бородатыммужчиной в широком кожаном фартуке, закрывающем ноги и грудь. Он весело смеялсячему-то, и за спиной у него была зелень ветвей, а над головой – яркое солнце.

– Пожалуйста, помоги мне в добром деле, отец…

Где колыхались на тёплом ветру те зелёные ветки? В усадьбепрежнего господина? Или в Саду Лан, куда принесли тело погибшего раба и где ононесколько времени соседствовало с изваянными из камня Посмертными Теламивеликих вельмож?.. Или, может, то были дивные сады Праведных Небес, кудакогда-нибудь возьмут и Каттая?..

«Я выкуплю на свободу маму и отца и обязательно заплачу заих свадьбу. Чтобы они стали супругами по закону, а не просто „суложью“ – рабоми рабыней, повадившимися вместе спать…»

Каменная могила молча высилась перед ним в темноте. По боками за нею с невидимого потолка тянулись известковые сосульки сталактитов.Местами вросшие в пол, они окружали могилу, словно колоннада, слабенький светфонарика их едва достигал. Когда там, среди каменных столбов, возникло некоедвижение, Каттая всё-таки окатило ледяным страхом, он дёрнул головой,оглядываясь на свой фонарик…

Оказывается, движение не померещилось ему, но это было всеголишь бесплотное движение тени. Вокруг оставленного фонарика затеяли игрулетучие мыши. Три или четыре зверька (Каттай видел только мельтешение крыльев)гонялись друг за дружкой, чертя в воздухе вокруг стеклянного колпачка немыслимоловкие круги и фигуры. Каттай забыл про молитву и испугался, как бы мыши неопрокинули светильник, и тотчас же именно это и произошло.

Любопытный маленький летун ухватил зубами колечко наверхуфонаря и попытался его поднять, но не сумел. Светильник с налобным кожанымобручем оказался для него слишком тяжёл. Он лишь заколебался, толком неоторвавшись от щербатого пола, и всё. Мышь досадливо взвизгнула, разжалачелюсти и вспорхнула, а фонарик перевернулся.

Безвестные мастера, придумавшие его для рудокопов,предусмотрели многое. Но не всё. Рудничный люд всё же редко повисает внизголовой, или, того хуже, даёт свои фонари таскать летучим мышам. Масло, налитоев «непроливающийся» медный сосудик, всё-таки пролилось. И вспыхнуло от, казалосьбы, едва тлевшего фитилька.

Жирно коптящее пламя взвилось на добрый локоть над полом.Мыши успели шарахнуться в стороны и пропали, скрывшись из глаз. Вспышка огняненадолго рассеяла тьму, царившую в пещере десятками, если не сотнями лет. Онаозарила уходящий в вышину потолок, и Каттай увидел страшные глыбы, безмолвно игрозно (а главное – ненадёжно: он это ощутил обострившимся чутьём лозоходца)нависшие над головой. Чихни погромче – и не избегнешь кары Каменотёса!..Вобрали свет пламени и заискрились невозможными радугами щётки крохотныхкристаллов, усеявших стены и пол… Каттай слышал про замечательные шкатулки, чтовыделывали в мастерской под Большим Зубом ученики великого мастера Армара.Обладали ли те шкатулки хоть долей великолепия, которым сверкнула на светуусыпальница Белого Каменотёса?.. Звёзды с тысячами лучей, прихотливораскиданные по стенам, мерцали всеми цветами от золотистого до пурпурного изелёного. Если бы некий живописец, взяв кисть, перенёс на картину даже бледноеподобие увиденного Каттаем – другие художники, никогда не бывавшие в недрах,тотчас же заклевали бы беднягу, дружно приговорив: «Такого не бывает!» В сияниикаменной радуги дивные самородные колонны сталактитов, сами по себе достойныевосхищения, уже казались грубоватыми и простыми – как обычный дроворубныйтопор, угодивший на один лоток с бусами и перстнями. Однако среди ноздреватыхколонн вились и переплетались тонкие хрустальные нити, невесомо дрожавшие ввоздухе, готовые рассыпаться не то что от громкого чиха – даже от простогодыхания. Подобные кристаллы не могли существовать по самой природе вещей. И темне менее это были кристаллы…