очень знаком. Оборванная цепочка зацепилась за металлический заусенец, а так бы провалилась безделушка в снег. Теперь осталось выяснить, чьё это добро. Совершенно неожиданно появилась уверенность в том, что это улика против убийцы. Полиция умыла руки, для вида поискав бомжей, охотившихся якобы за цветметом, но я дала бы голову на отруб, что эта серебристая лапа принадлежала совсем другом человеку. Но вот кому?

Ветеринар не спускал с меня глаз:

— Если что — сразу звоните!

— Конечно, но вы же сказали, что ничего серьезного, — я улыбалась так, словно от качества улыбки зависел размер скидки, — что органы не задеты.

Пойманный в капкан собственной честности молодой мужчина слегка нахмурился и назидательно произнёс:

— Животные не могут рассказать, как чувствуют себя, задача хозяев тщательно следить за состоянием собаки. Температуру мерить каждый вечер и утро, антибиотики колоть по схеме. Если что-то не понятно, звоните в любое время дня и ночи.

— Спасибо! — Михай решительно влез в диалог и крепко пожал ветеринару руку. — Сестру жених уже заждался, — совершил он контрольный выстрел в сердце зоодоктора.

На заднем сиденье Мишкиной машины мы расстелили старое одеяло и аккуратно уложили собаку. Я села рядом и зачем-то сжала в ладони переднюю лапу, погладила пальцем шершавые холодные подушечки:

— Всё, домой едем, милая.

— Слушай, ну и цены у них! Конские! За такие деньги человек в гостинице может жить. Скидку-то хоть сделал?

— Сделал, сделал, не ворчи! — смеющийся взгляд брата в зеркале заднего вида всегда действовал на меня ободряюще. — Зря я что ли улыбалась ему целый час?

— Ох, Евгения! Не завидую я твоему будущему мужу: глаз да глаз за тобой!

— За собой следи, Дон Жуан деревенский.

— Кстати, Славик о тебе спрашивал. Мужик весь в переживаниях, нехорошо как-то вышло. Все думали, что вы вместе, а тут вон как.

— Ничего, он взрослый мальчик, переживёт.

— Всё равно, Жень, поговори с ним по-человечески.

— Хорошо, Миш, я поговорю.

* * *

Ночью я не смогла уснуть. Стоять на краю чего-то пугающе нового было жутковато. Всё путалось в голове, сплеталось в ворох вопросов без ответов, мучило. Если я вижу будущее, то можно ли его изменить? А если можно, то как? Сумею ли увидеть, как выбраться из этого проклятого места?

Стараясь не разбудить никого, обулась и накинула шубу. Ночь была мглистой, ветренной, завтра повалит снег — небо уже надувало щёки. Так отчаянно захотелось тепла, зелени первых листочков, ласкового солнца, кажется, не наступит никогда весна. Просто из вредности. В наказание нам, бестолковым людишкам.

— Очей не сомкнёшь? — из ниоткуда появившаяся Моревна встала рядом, привалилась плечом к срубу, засунула ладони в рукава красивой белой шубки.

Я любовалась на её безупречный профиль, на облачка пара, вылетающие из совершенных губ и абсолютно точно знала, что теперь могу говорить с ней если не на равных, то достаточно смело.

— Кто это? Тот, кому пить давать нельзя.

— Кощей.

— Почему нельзя?

— С одного ведра — как дитя малое, с трёх — как мальчонка, с семи — как добрый молодец, а уж с десяти и войску с супостатом и не справиться.

— И что с того?

— Разорять земли пойдёт. Княжество мое поедом поест, людей сгубит, пашни вытопчет, леса пожжёт, реки высушит. Нежить.

— А почему от отца прячешься?

— Гневается тятенька. Не по его воле взамуж пошла.

— Не боишься, что я разболтаю?

Марья усмехнулась:

— Не из таковых будешь. Токмо с Мстиславом не балуй, оборотень он. В нем злостью нутро выстлано, а злосчастье из пасти вылетает. Не одолеешь!

— Мы с ним пришлые оба. Как нам домой вернуться?

Удивительное умиротворение снисходило на меня от этого разговора. Не с соперницей или врагом беседовала — с сестрой или близкой подругой. Без недомолвок, без язвительности, без лжи.

— Ужели не увидала еще?

— Нет.

— А он пытает?

— Угу. Слушай, а что за молодец с тобой ко мне во сне являлся. Высокий такой, со светлыми усами…

— Муж мой, Иван.

— Это не тот ли, что к сестрам погостить уехал?

— Он, соколик, — вздохнула Моревна.

— Ты же можешь его вернуть, поведовала бы, так и прискакал бы сразу.

— Его со мной видела? Стало быть сам прискачет, — улыбнулась красавица. — Долго мы с ним бились, пока я слабинки не дала. А не дала бы — век в девках просидела бы. Так-то с мужиками ладить нужно — подраночком прикинуться, да и верти им, как желаешь.

— Подраночком! — фыркнула я слегка обиженно. — Когда к нему на грудь Малуши всякие вешаются!

— Эка…, — засмеялась негромко княжеская дочь, — сама ведаешь — с ноготочек Малуше той осталося.

И тут я повернулась к Марье, схватив ее за рукав:

— А если предупрежу её, а? Так нельзя же, когда человек умереть может. Нехорошо так поступать.

Внимательный взгляд кажущихся в сумраке черными глаз изучал моё лицо, рвался внутрь — я чувствовала это.

— Не сумеешь ты смертыньку отвести, кликуша. Не дадено тебе силы такой. На какую тропинку не свернёшь, а к развилке явишься. Волче — брат мой названный, един отец, да матери разные. Моя — княгинюшка, его — дворовая девка. Ростили рядом нас, в надёже друг на дружку. Да только как кровушуку не мешай, в разные ручейки растекается. Ему Мстиславу служить да зверя бить, мне княжий стол занимать. Одно скажу — обиду нанесёшь брату — сгною в подземелье!

— Нанесёшь ему обиду, как же! Уеду я завтра. Тяжко мне смотреть на них. Уеду к Мстиславу.

— Не уедешь, — покачала головой ведунья, и негромко свистнула.

На зов прилетела знакомая мне уже серебристо-серая небольшая сова, приземлившись на ближайшую к нам ветку сосны.

— Мой пригляд тебе. Подруженька верная, совушка-круглая головушка. Молвить не станет, путь укажет.

— Зачем? Куда?

— Зябко, ступай в дом.

— А ты? — обернулась я, но передо мной уже не было красивой молодой женщины, только две совы улетали вглубь леса.

В горнице после мороза было тепло. Прислонив ладони и щёку к почти остывшей печке, я невольно угадывала в темноте силуэты спящих Малуши и Волче. Вот охотник завозился; заскрипел, вздыхая от облегчения, под ним