На все руки от скуки. И швец, и жнец, и на дуде игрец.Интересно, сколько он платит за ночь?

Ни в какую Капеллу я идти не собиралась, но самымнеобъяснимым для себя образом ровно без пяти семь уже торчала у входа вКапеллу. Ждать не пришлось: Алексей Алексеевич Титов оказался пунктуальнымчеловеком.

Ко мне подошел все тот же азиат из его охраны и, почтительносклонив голову, предложил следовать за ним.

— Какой у вас пояс? — спросила я. Азиат,надменный, как лорд Адмиралтейства, непонимающе уставился на меня.

— Карате или айкидо? А может быть, борьба сумо?..

Так ничего и не ответив, азиат провел меня в переполненныйзал.

Алексей Алексеевич уже поджидал меня, демократично устроившисьв пятом ряду. Охрана маячила тут же — справа и слева, спереди и сзади — свыражением профессиональной скуки на лицах. Я плюхнулась в кресло по левую рукуот Титова. Кресло по правую занимала какая-то старая грымза.

— Здравствуйте, Катя! — приветливо поздоровалсяТитов, обнажив два ряда великолепных фарфоровых зубов

— Здравствуйте, — ничего более оригинального япридумать не могла.

— Познакомьтесь, это моя мама, Агнесса Львовна.

Грымза повернулась ко мне и протянула сухую лапку, унизаннуюбриллиантами. Теперь я поняла, почему лицо Титова показалось мне смутнознакомым: он был похож на свою мать.

А уж забыть ее физиономию, растиражированную телевидением ипрочими, весьма достойными средствами массовой информации, было невозможно.

Агнесса Львовна Стуруа, известная правозащитница и членХельсинкской группы, активный участник общества “Мемориал”. Более нелепогоальянса, чем мать и сын, капиталист и бессребреница, и придумать былоневозможно. Я едва удержалась от улыбки, но протянутую мне лапку все же пожала.Агнесса прошипела что-то вроде “Очень приятно”, обнажив такие же фарфоровые,как и у сына, зубы. Ей совсем не было приятно, в гробу она меня видела,очередную шлюшонку ее любвеобильного Лешика, но положение обязывает.

— Вы поклонница духовной музыки? — светскиспросила Агнесса.

— Предпочитаю трэш, хип-хоп и техно, — ответилая. — Вы позволите программку, Алексей Алексеевич?..

Уткнувшись в программку (“регент Этери Коходзе, молитвучитает Джони Джанджалашвили”), я исподтишка наблюдала за известной правозащитницей.Лицо ее, унавоженное дорогой косметикой; лицо, потрепанное классовыми боями .сагентами КГБ и ночными попойками с агентами ЦРУ, являло собой настоящеепроизведение искусства. Лукас ван Остреа остался бы доволен такой натурщицей. Вего полотнах она заняла бы достойное место старухи, напялившей на себя маскумолодой женщины.

Персонификация Лжи, сказал бы младший Гольтман, специалистпо сюжетам и символам.

Все первое отделение я не могла сосредоточиться нагрузинских духовных песнопениях: мне мешали волны скрытой ненависти, идущие отАгнессы, и тупые затылки охраны, окружавшие меня со всех сторон. Поэтомупоследнюю вещь перед антрактом — “Рождество твое нетленно есть, Дево”, явосприняла с энтузиазмом. Интересно, чем займет меня в коротком перерыве АлексейАлексеевич?

В антракте мы просочились в буфет, часть которого былапредварительно оцеплена охраной Титова. Он заказал шампанское и пирожные. Ятотчас же принялась пожирать их.

— Ну как? — спросил Алексей Алексеевич, сумилением наблюдая за мной.

— Вы всегда знакомите всех своих шлюх с мамой? —спросила я, заталкивая в рот остатки крема.

— А вы думаете, что вы шлюха?

— Это вы так думаете.

— С чего вы взяли? — он даже не нашелся, чтоответить.

— Ну как же, приперлась сюда, а ведь могла не приходить.Если бы мне, после десяти минут знакомства, предложил подобный культпоходкакой-нибудь кровельщик из жека, я послала бы его подальше.

— А меня?

— Вас не послала, как видите. Более того, нахожу васочень сексуальным.

— Правда?

— Большие деньги всегда сексуальны, — продолжалавовсю откровенничать я.

Пока он соображал, что же мне ответить на такие убийственныеоткровения, к нам присоединилась Агнесса Львовна.

— Вот, купила диски, — сказала она, мгновеннооценив мизансцену: богатый простак и коварная соблазнительница. — Вампонравился “Тропарь святым апостолам”, милочка?

— Я ничего не понимаю в духовной музыке. Должно быть,это действительно красиво. Хотя и несколько однообразно.

Я залпом осушила свой бокал и подмигнула Агнессе.

— Скучаете по Советской власти, Агнесса Львовна?Агнесса поджала свои неистовые, стертые многочисленными шпионскими поцелуями,губы.

— Буду ждать тебя в зале, — сказала она сыну и всопровождении двоих охранников направилась в зал. Мне было отказано в праве насуществование.

— Ты не очень-то вежлива с моей матерью, — заметилТитов.

— Ненавижу правозащитников, — совершенно искреннеответила я. — А также американский империализм, НАТО и бомбежки Сербии. Иеще ненавижу, когда меня называют милочкой.

Изложив свои программные тезисы, я уставилась на Титова.Если он проглотит и это…

Он проглотил.

— Еще шампанского? — спросил Титов, игнорируятретий звонок.

— Пожалуй.

— Знаешь, что? Поехали в ресторан.

— К цыганам?

— Что-то вроде того.

— А как же церковные хоралы?

— Ты права, — в глазах Титова явственнопрочитывалось желание обладать рыжей хамкой здесь и сейчас. — Этонесколько однообразно.

И к тому же — присутствие страстотерпицы-мамаши, котораяявно мешает тебе углубиться в изучение моего тела.

Титов подозвал охрану, как подзывают породистых собак: сухимпощелкиванием пальцами. Он что-то шепнул на ухо своему азиату. Тот короткокивнул и исчез из поля зрения.

— Ну что, едем?

— Раз уж я пришла в Капеллу, то от ресторана неоткажусь. Оттянемся по полной программе, — я с трудом удержалась отциничного “деньги вперед”.

Бедная Агнесса Львовна!

Мы вышли из Капеллы в сумерки, еще дышащие дневным зноем.Телохранители вполне профессионально придерживали нас, пока азиат не обшарилглазами прилегающую к Капелле площадь и не проверил представительский“Мерседес” Титова.

— Бедный ты, бедный, — сказала я Титову. — Нехотела бы я быть твоей женой. Каждый раз трястись перед банальной посадкой вавтомобиль…

— Я пока не предлагаю тебе быть моей женой. Какую кухнюты предпочитаешь?

— Мне все равно. Я же не жрать с тобой еду!