Да. На портрете в книге «Приключения людоедаВаси» был изображен именно тот человек, которого Вениамин видел мертвым – и непросто мертвым, а убитым, с ножевой раной в боку.

– Это что, та самая Галери Лафайет? Нет,правда, та самая?! – услышал Мирослав восторженный голос рядом и сначала удивился,что кто-то здесь говорит по-русски, потом подумал, что русских-то как раз вПариже в наше время не считано, и только после этого наконец-то вспомнил просвоего спутника.

Похоже, Париж окончательно заставил Шведовапозабыть о его переживаниях. А вот Мирослав никак не может отвлечься от своих.Мобильник Николь по-прежнему не отвечает. Придется идти на авось. Конечно, несовсем ловко будет ворваться в дом, где тебя не очень-то рады видеть, тем более– ворваться без предупреждения, но ладно, ничего: пусть его посчитают русскиммедведем, главное – разузнать, где Николь и как с ней можно повидаться.

Совершенно непонятно все-таки, что имеютпротив него эти рафинированные французы, ее маман и пэр, так сказать. Ну ладно,пусть они потомственные, хоть и обедневшие аристократы, насчитывающие седьмойвек родословной, однако же в четырнадцатом веке их прародитель – тот самыйБрюн! – был не кем иным, как норманном, нормандским разбойником с большойдороги, вернее, с большого моря. Примерно таким же, как первый Понизовский –лихой волжский ушкуйник[11].Тот и другой были пиратами, так что не фиг особенно кичиться благочестием!

Заводя сам себя, Мирослав уже почти бежал поузеньким тротуарам, и толпа, всегда клубящаяся вокруг Галери Лафайет,расступалась перед ним. В кильватере он слышал загнанное дыхание Шведова, но немог замедлить шаг. Вот наконец-то закончилась рю Лафайет, начался квартал Друо.Вот рю де-Прованс, поворот на рю Друо, почтовое отделение, аптека, китайскийресторанчик, овощная лавка, витрины антикварных магазинов – ну вот он, этотдом! Синяя кованая решетка на двери, бронзовый кодовый замок. Не сменился ликод? Ура, хоть с этим все в порядке!

Гулко отдавались шаги в крутом дворике, громкокапала вода в раковину – пасть льва. Мирослав вспомнил про Шведова, обернулся,придержал готовую захлопнуться дверь, давая ему пройти. Глаза у того все такиеже – вытаращенные:

– Ваши знакомые живут в таком доме?!

– Да в центре Парижа практически все доматакие, – невольно усмехнулся Мирослав. – Что ни здание, тоархитектурный шедевр. Безликие современные уроды иногда встречаются только наокраинах. Ничего, привыкайте к тому, что Париж не зря называют красивейшимгородом мира. Так оно и есть. Проходите, проходите, нам сюда, налево.

Вошли в подъезд. При виде огромного – во всюстену – зеркала в совершенно антикварной мраморной раме и ковровых дорожек наузкой лестничке, штопором ввинчивающейся вверх, Шведов снова начал бледнеть. Огосподи, вот уж дитя Совдепии, поросль, взращенная в хрущобах!

Мирослав торкнулся в лифт. Ну что же, чудес небывает: у кого нет ключа, тот топает пешком.

– Здесь лифты запираются, ключи только ухозяев, – пояснил он. – Ну да ничего, нам всего лишь на четвертыйэтаж. Ничего страшного.

Лесенка узенькая, почти отвесная, зато дубовыеступени и перила отполированы до зеркального блеска, а дорожка придерживаетсямедными прутами, каждый из которых – антикварное достояние.

На третьем этаже Мирослав оглянулся. Шведовбыл бледен.

– Что с вами?

– Голова закружилась...

Да, лестница слишком крутая, слишком, таксказать, винтовая. Пришлось сделать привал.

– Да я ничего, – пробормоталШведов. – Это так, с непривычки. Очень уж много впечатлений. Пошли, что жея вас задерживаю.

На самом деле Мирослав и сам был не прочьперевести дух и слегка одуматься. Давно надо было этим заняться, между прочим.Во-первых, дома у Николь может никого не оказаться. Во-вторых... во-вторых, какбы не вышло у него совершенно то же, что и у Александра Андреевича Чацкого:«Спешил, летел, дрожал – вот счастье, думал, близко!» Что ждало бедолагу потом,общеизвестно. Не пришлось бы и Мирославу Понизовскому восклицать: «Сюда ябольше не ездок! Карету мне, карету!»

Да, не исключено, что его ждет большаяпозоруха. Но теперь уже обратной дороги нет. Печально, что свидетелемвозможного скандала окажется этот растерянный мальчонка. Да уж ладно, Шведовувыбирать не из чего: либо оскандалившийся помощник, либо никакого!

Подбадривая себя таким нехитрым и не самымвеселым балагурством, Мирослав поднялся на четвертый этаж, оглянулся напыхтящего Шведова, сделал глубокий вдох, повернулся к двери, уже занося руку кзвонку, – и вдруг заметил, что дверь приоткрыта. Ну слава богу, значит, домакто-то есть!

– Пардон? – Мирослав несколько разстукнул в дверь. – Мадам Брюн? Мсье?.. Пардон? Пюиж антрэ?[12]

Никто не отзывался, и какое-то время царилаполная тишина, как вдруг до Мирослава долетел сдавленный стон, перешедший вкакое-то мычание, а потом дробный перестук. Было такое ощущение, что кто-то изовсех сил бьет ногами по полу.

Забыв о церемониях, необходимых в этомдворянском гнезде, Мирослав рванулся вперед и влетел в квартиру. Влетел – иостановился на пороге столовой, онемев, оглохнув и ослепнув при виде царящеговокруг разгрома.

Гнездо оказалось разорено, да еще как! Дооснования!

Картины сорваны со стен, стулья перевернуты,обивка из лионского шелка распорота, фарфор перебит, серебро раскидано по всейкомнате. Мирослав тихо, горестно вскрикнул, увидав разбитыми часы, которыевсегда приводили его в восторг, потому что пастушка казалась ему слегка похожейна Николь. Теперь от часов осталось только белое мраморное крошево и выломанныйциферблат, слишком тяжелый и прочный, чтобы погнуться. Фигурные стрелки,правда, замерли в полной неподвижности: часы остановились от удара.

Боже мой! Кто это сделал?! Зачем?! И гдеНиколь?

Услышав шаги за спиной, Мирослав резкообернулся, но это был Шведов, который пробежал мимо него в дальний угол. Толькосейчас Мирослав заметил, что там кто-то лежит, придавленный перевернутымтяжелым креслом. Видны были только длинные стройные, очень загорелые ноги,которые судорожно молотили по воздуху, да слышалось то же сдавленное мычание.

Николь?! Мирослав кинулся вперед и помогслабосильному Шведову сдвинуть кресло.