– Тина отправилась в Москву на заработкииз Кашинска, – принялась разъяснять Катюша, – нанялась делать ремонт,и тут ей стало плохо.

– Она строитель? – поинтересоваласьЮля.

– Нет, учительница младших классов.Только в Кашинске безработица, вот ее подруги и подбили обои клеить.

– Странно, – протянулСережка, – раз больная, чего поехала.

– А она не знала о болезни, –бестолково объясняла Катя, – первый раз приступ случился. Мы оказалипомощь, но идти ей некуда. Подружки уже уехали, родственников или знакомых вМоскве нет.

– Пусть домой отправляется, купимбилет, – влез Кирюшка.

– Ты бы спать шел, – велела Юля.

– Обязательно купим билет, – кивнулаКатя, – только она еще очень слабая, может не доехать. Пусть недельку унас поживет.

– Катя в своем репертуаре, –фыркнула Юля, – надеюсь, эта убогая не задержится у нас на год, как бабаМаня, которую ты тоже на пару деньков из жалости приволокла.

– Еще Зина, которая все время послезавтрака громко рыгала и в туалете воду не спускала, – вздохнул Сережка.

– А Наташа, – захихикалКирюшка, – помните Наташу?

– Еще бы, – прошипела Юлечка, –как не помнить! Бегала по коридору в одном халатике до пупа и перед Сережкойголым задом вертела!

Я промолчала. Между прочим, меня Катя тожеподобрала на улице, когда я, желая покончить с собой, прыгнула под ее «Жигули».Так что не имею никакого морального права осуждать других. Хотя упитанная, дажетолстая Валентина с делано сладкой улыбкой мне совершенно не понравилась.

В понедельник, когда все разбежались, язаглянула в комнату к гостье. Та мирно спала, выставив из-под одеяла не слишкомчистую ногу.

На кухне было тепло, собаки и кошки толкалисьвозле плиты, ожидая раздачи завтрака. Быстренько накормив и тех и других, япосмотрела на часы – девять. Модный продюсер, наверное, мирно почивает вкроватке… Делать нечего, придется разбудить. Но в трубке неожиданно прозвучалбодрый голос:

– Слушаю.

– Господин Бурлевский?

– Да.

– У меня есть сообщение от вашего сына.

– Говорите.

– Желательно при личной встрече.

– Приезжайте, Орликов переулок, доодиннадцати успеете?

– Обязательно.

Бурлевский мигом отключился, я бросиласьодеваться. Потом окинула глазом мойку, забитую доверху грязной посудой, инаписала записку: «Валентина, будьте добры, уберите на кухне!»

Орликов переулок находится недалеко от станцииметро «Красные Ворота». Когда-то она называлась по-другому – «Лермонтовская».Интересно, чем не угодил великий поэт новым властям? Походив немного по кривымстаромосковским улочкам, я неожиданно вышла на нужный дом, большой, явнопостроенный в начале века. В подъезде – невероятная красота. Прямо от дверейвверх по широкой, похоже, мраморной лестнице идет красная дорожка. У ееподножия высятся кадки с пальмами, сбоку – стол, за которым сидитбезукоризненно одетый парень. Серый костюм, светлая сорочка, подобранный в тонгалстук, лацкан украшает значок «Студия ФеБу».

Значит, Бурлевский дал мне адрес офиса, а неквартиры.

– Вы к кому? – крайне вежливо, нонастороженно поинтересовался охранник.

– Я договорилась с господином Бурлевским…

– Да-да, – закивал парень, –второй этаж, комната 24.

Я потопала по дорожке, оставляя черные следы.

Коридор второго этажа тоже оказался застланковром, но на этот раз зеленым. Мои сапоги успели оставить всю грязь налестнице, и нежно-салатовое покрытие осталось чистым. Двадцать четвертаякомната представляла собой огромное помещение, одну из стен которого сплошьзанимали фотографии эстрадных артистов с нежными надписями и клятвами в вечнойдружбе. Я невольно стала читать автографы.

– Не верьте ни одному заявлению, –раздался сочный густой голос, – сначала обещают любовь, но стоитоступиться и полететь в болото, тут же наступят сапогом на голову, чтобызахлебнулся побыстрей.

– Вижу, вы их обожаете…

– Не то слово, – фыркнулпродюсер, – впрочем, вам, наверное, подобные нравы в диковинку. Служите всизо?

Я покачала головой:

– Нет.

– Где же вы встретили моего сына?

– Он очень просил вас о помощи!

– Раньше следовало думать, –возмутился Федор и принялся раздраженно барабанить пальцами по столу.

– Он утверждает, что не убивал Зайцеву…

– Он был, как всегда, пьян, –отрезал Бурлевский, – когда я просил его взять себя в руки, пойти к врачуи бросить жрать водку ведрами, Антон лишь усмехался: «Не грози, папаня, ужевырос, сам разберусь». Вот теперь пускай и выкручивается, как может.

– Его там сильно бьют, – тихосказала я, – вчера все лицо было в кровоподтеках, губа разодрана…

Бурлевский покраснел и резко спросил:

– Откуда вам известны подобныеподробности? Где встречали моего сына?

На секунду я заколебалась, сказать, что меняарестовали, а потом отпустили? Ну уж нет!

– Я работаю частным детективом инаходилась в отделении милиции в связи с делами клиента. Антона тащили покоридору конвоиры, окровавленного. Он успел выкрикнуть ваш номер телефона.

– Понятно, – еще больше помрачнелФедор и уставился в окно.

Я потихоньку разглядывала мужика. Невозможнобыло поверить, что у него взрослый сын. Больше тридцати Бурлевскому никакнельзя дать, хотя я знала, сколько лет продюсеру. Не так давно все «желтые»газеты взахлеб рассказывали, как он широко, с размахом, праздновалпятидесятилетие.

– Сколько я вам должен за услугу? –пришел в себя Федор.

– Ничего.

– Как это ничего? – удивилсясобеседник.

– Очень просто, мне было не труднопередать просьбу несчастного, наймите адвоката и не бросайте парня в беде, онвиноват, но он ваш сын.

– Во всяком случае, его мать такуверяла, – вздохнул Федор. – Как же вас все-таки отблагодарить? Я нелюблю быть в долгу.

– Если хотите отплатить, ответьте на парувопросов.