– Разве это не очевидно?

– Тогда послушай меня. Мне кажется, что в отношениивеганца вы допускаете ошибку. Я не уверен на сто процентов, но, если вы неправы, то его убийство будет непростительной ошибкой. И по этой причине я немогу его допустить. Воздержитесь от чего бы то ни было, пока не приедем вАфины. А затем запросите разъяснения этого послания Рэдпола.

– Хорошо.

– А как поступит Гассан?

– Он подождет.

– Он сам выбирает место и время, не так ли? Ждетнаиболее благоприятного момента, чтобы наверняка нанести удар?

– Да.

– Тогда ему нужно сказать, чтобы он воздержался отакции, пока не будут выяснены все подробности.

– Очень хорошо.

– Ты ему скажешь?

– Ему скажут…

– Ну, что ж, этого вполне достаточно.

Я повернулся.

– А если придет второе послание, – спросилаона, – и там будет сказано то же, что и в первом, что тогда?

– Посмотрим, – ответил я, не оборачиваясь.

Я оставил ее возле аэроглиссера и вернулся к своему аппарату.Когда послание придет, и в нем будет говориться то же самое, то, я думаю, мнеэто еще больше прибавит хлопот. По той причине, что я уже принял решение…

Далеко к юго-востоку от нас, на значительной частиМадагаскара, счетчики Гейгера до сих пор захлебываются воплем боли и отчаяния –и это результат искусства одного из нас.

Гассан – я это точно знал – все еще мог преодолевать любыепрепятствия, не моргнув своими, привыкшими к смерти, глазами.

Остановить его было очень трудно…

***

Вот и Эгейское море. Далеко внизу. Смерть, жар, грязевыепотоки, новые очертания берегов. Вулканическая деятельность на Хиосе, Икаре,Папоссе…

Галикарнасс весь ушел под воду.

Западный край Косса показался над водой – но что из этого…

Смерть, грязевые потоки, жар.

Новые очертания берегов…

Я изменил путь всего нашего конвоя, чтобы собственнымиглазами увидеть смену декораций. Миштиго делал заметки, а также фотографировал.

– Продолжайте турне, – сказал Лорелл. –Материальные разрушения не столь велики, поскольку Средиземное море являетсяскопищем никому уже не нужного хлама. О тех, кто пострадал, уже позаботились.Кроме, разумеется, тех, кто погиб. Так что продолжайте турне.

Я пронесся низко над остатками Косса, над западнойоконечностью острова. Дикая вулканическая местность, свежие, еще дымящиесякратеры, следы приливных волн, пересекавших сушу.

Единственное, что еще осталось – это древняя столица.Фукидид поведал мне, что когда-то она была разрушена землетрясением. Ему нужнобыло бы увидеть ЭТО землетрясение. Мой город на севере Косса был основан еще в365 году до нашей эры. Теперь от него ничего не осталось. Ничего и никого.

Никто не спасся – ни дерево Гиппократа, ни мечеть Лоджия, низамок Родосских рыцарей, ни фонтаны, ни мой дом, ни моя жена. Все было сметеноволнами или провалилось в морскую пучину. Исчезло… навсегда… мертвое… А дляменя лично – бессмертие…

Чуть дальше к востоку из воды торчали несколько островков,которые еще совсем недавно были вершинами прибрежных холмов. Теперь это быликрохотные островки, и пока еще некому было взбираться на их отвесные стены.

– Вы жили здесь? – поинтересовался Миштиго.

Я кивнул.

– Хотя и родились в деревушке Какринша, среди холмовФеодосии?

– Да.

– Но дом свой устроили здесь?

– Совсем недавно.

– «Дом» – универсальное понятие, – сказалон. – Я высоко ценю его.

– Спасибо…

Я продолжал смотреть вниз, чувствуя попеременно печаль,тревогу, тоску, почти безумие, затем полную отрешенность.

Афины после долгого отсутствия показались мне все тем женеожиданным местом, которое действует всегда освежающе, очень часто обновляющеи очень возбуждающе.

Фил как-то прочел мне несколько строк одного из последнихвеликих греческих поэтов, Георгия Сафериса, утверждая, что он ссылался именнона мою Грецию, когда писал:

«Страна, которая больше не является нашей страной, неявляется и вашей…»

Когда я указал ему, что веганцев еще и духа не было, когдабыли написаны эти строки, Фил находчиво возразил, что поэзия существуетнезависимо от времени и пространства, и что смысл ее заключается в том, что онаозначает для конкретного читателя.

Это, действительно, наша страна. Ее не могли отнять у нас ниготы, ни гунны, ни болгары, ни сербы, ни франки, ни турки, ни, наконец,веганцы.

Народ, как и я сам, выжил. И материковая Греция для меняостается такой же, как и прежде. И это несмотря на то, что Афины изменились,как и я – мы изменились вместе, каждый по-своему.

Что бы ни происходило со мной, все такими же неизменнымиоставались холмы Греции, запах поджаренных бараньих ног, смешанный с запахомкрови и вина, вкус сладкого миндаля, холодный ветер по ногам и ярко-голубыенебеса.

Вот почему я чувствовал себя преображенным каждый раз, когдавозвращался сюда. Но так как теперь я был человеком, за спиной которогоосталось много лет, подобные чувства я испытывал и ко всей Земле в целом.

Именно поэтому я и боролся, убивал и бросал бомбы. Именнопоэтому к каким только уловкам не прибегал я, чтобы помешать веганцам скупитьвсю Землю. Ради этого я составлял один заговор за другим от имениправительства, находившегося в эмиграции на Тэллере. Вот почему я продолжалсвое дело, но уже под другим, новым именем, став одной из деталей одногоогромного механизма Гражданской службы, ныне правившей этой планетой – ипочему, в частности, посвятил себя искусству, памятникам и архивам.

На этой должности я мог бороться за сохранение того, что ещеоставалось, и ждать очередного Возрождения.

Вендетта, организованная Рэдполом, испугала эмигрантов втакой же степени, как и веганцев. Они не понимали того, что потомки тех, ктопережил Три Дня, по всей вероятности не уступят лучшие места по береговойполосе морей для организации веганских курортов. Не понимали, что они не станутводить веганцев среди развалин их городов, показывая праздным пришельцам наиболееинтересные исторические места Земли. Вот почему Управление для большей частиего персонала является чем-то вроде службы здоровья.