Митинг

1

Задинск был типичным крошечным городком, мало отличным от точно таких же населенных пунктов, рассыпанных на теле страны, подобно крошкам на одеяле. Он практически целиком состоял из ветхой частной застройки, проходя сквозь которую, заезжий из заморских земель гость мог бы грешным делом подумать, что движется по полю боя или наблюдает печальные последствия глобальной катастрофы. Заборы тянулись вдоль улиц непрерывной чередой гнилых досок и ржавого профильного листа. За ними маячили жилища аборигенов, разношерстные и архитектурно облагороженные кто во что горазд. Иные выглядели как бюджетные реконструкции хижин двенадцатого века – серые, покосившиеся, грязные. Дворы их были завалены мусором, капитально вросшим в землю или торчащим из глубоких темных луж. В таких домах проживали старики, заслуженные ударники, почетные труженики и ветераны войны – в общем, все те, у кого уже не осталось сил на неравную борьбу с всепоглощающим хаосом русского бытия.

Жилища подобного типа преобладали в Задинске, поскольку основную часть его населения составляли именно пенсионеры – самая благоденствующая категория граждан в великой и необъятной державе. Молодежи в городке осталось мало. Она давно разбежалась в панике. Остались лишь те, кто либо был вполне доволен манерой своего существования, либо не имел физической возможности унести ноги с малой родины.

Центральная улица города, единственная, которая сохранила на своем протяженном теле следы былого асфальтного полотна, называлась Октябрьской. По этой улице автомобиль мог проехать почти в любую погоду – в дождь она не превращалась в болото, а зимой ее иногда чистили от снега. Улица проходила мимо главной и единственной городской площади – площади Ленина. С одной стороны площади высилось двухэтажное здание администрации, а напротив него гордо топорщился в небо бетонный Ильич. Белая краска давно слезла с идола, обнажив серую плоть бетона. Голову статуи венчала высокая шапка из птичьего помета. Загаженный и облезлый Ленин указывал рукой в неведомые дали, куда-то в светлое будущее, прошедшее мимо и доставшееся другим.

В своем центре городок еще подавал скудные признаки жизни – работали магазины, сновали прохожие, было много пьяных, кошек и собак. Но по мере отдаления от своего эпицентра, Задинск постепенно превращался в некрополь. Все больше стояло брошенных домов – пустых саманных или бревенчатых коробок без окон и дверей. Все меньше было магазинов и людей, а местные обитатели приобретали пугающий вид, внешне смахивая на порожденных фантазией Лавкрафта монстров, произошедших от половой связи рыбаков разумных с пучеглазыми выходцами из океанской пучины. Иные выглядели так, будто их Ктулху покусал – грязные, лохматые, одетые бог знает во что. Когда они выползали на свет божий из своих темных убежищ, мало какое отважное сердце могло наблюдать сих богомерзких созданий без невольного трепета, ибо страшны они были и смердели знатно. С раннего утра эти члены ордена Самогона заполняли очи любой доступной алкогольной продукцией, после чего или спали в укромных местах, или бродили по улицам, как неприкаянные, подавая личный пример подрастающему поколению. Юная поросль же охотно и с младых ногтей перенимала традиции, свято хранимые пращурами. Нередко можно было увидеть компанию несостоявшихся пионеров, хлещущих дешевое пиво, дымящих сигаретами, и тупо однообразно матерящихся, каковым звуковым рядом они обычно заменяли разумную речь.

Окрестности Задинска являли собой холмистые пустыри, разбавленные двумя достопримечательностями. По одну сторону от городка высились зловещие руины завода, некогда градообразующего предприятия, по другую же дремучим лесом чернело кладбище. Последнее было обширным и помнило еще те времена, когда население городка превышало нынешнее раза в два с половиной. В ту эпоху, как гласили изустные предания, путник мог пройти через весь городок из конца в конец, и не встретить на всем пути ни одно пьяное тело. Непросто было поверить в это ныне, глядя на Задинск, погрязший в алкоголизме, нищете и безнадеге.

Единственным ярким пятном на фоне общей городской серости выделялся торчащий рядом с площадью баннер партии святых и непорочных, из коей безгрешной организации происходил и ныне действующий мэр Задинска Иван Иванович Шишкин. С раннего утра и до поздней ночи боролся Иван Иванович за процветание родного Задинска. Был он патриотом до мозга костей, о чем наглядно свидетельствовал его кабинет, где над троном градоправителя висели в ряд лики высокого, нежно любимого Иваном Ивановичем, начальства. Уборщице велено было каждый день тщательно стирать пыль с лучезарных ликов. Порой, что с ним случалось часто, задумывался Иван Иванович о судьбах Родины, поворачивал кресло и сидел в нем долго, с нежностью и трепетом взирая на смотрящие на него со стены физиономии. И стоило усладить очи свои видом сих прекрасных лиц, как возбуждалась в мэре тяга к великим свершениям и неуемная жажда подвигов. И в ушах его начинал звучать голос, изрекающий могучие призывы к прорывам, рывкам и неизбежному вставанию с колен.

Все бы было хорошо у Ивана Ивановича. Пост свой он занимал уже четырнадцатый год, на все значимые казенные должности давно назначил родственников и друзей. Со всех, выжимаемых из городка, денег имел свою скромную долю. И так был ему жить да жить, править Задинском до скончания лет, и не ведать горя, но не дремлют силы темные. Только и ждут они, проклятые, как бы ополчиться на слугу народного, патриота чистосердечного, да отравить ему сладкое существование.

Вот и в дом Ивана Ивановича постучалась беда. Объявился в городке один смутьян, возмутитель спокойствия и ниспровергатель устоев, и ну баламутить умы.

Иван Иванович поначалу на сие безобразие внимания не обращал, поскольку был в тот момент занят переводом городской бани из муниципального владения в личную собственность. А когда опомнился, так аж за сердце схватился. Пока он, значит, о благе народном пекся, смутьян этот заезжий успел половину города на уши поставить. И ничего лучшего злодей не придумал, как всех своих одурманенных последователей вывести на преступное сборище прямо под окнами городской администрации.

Как увидел Иван Иванович всю эту темную силу под стенами своей твердыни, у него аж сердце зашлось. А они бы ладно просто собрались. Нет, куда там! Пришли, и как давай требовать всякого. И его, его, Ивана Ивановича Шишкина, святостью своей подобного любому из апостолов, принялись величать вором и мошенником.

Иван Иванович за голову схватился. Как же так? Как он прозевал весь этот ужас? Опомнился, стал выяснять, что к чему, у него аж волосы на голове зашевелились. Пока он за счастье народное боролся, заезжий смутьян распустил о нем по всему городку отвратительные