Задумано - сделано. На следующее же утро я с умным видом, нацепив для важности на нос очки, отправилась по знакомому маршруту, только вошла в морг не со стороны траурного зала и служебного помещения, а с другой стороны, через дверь с табличкой «патологоанатомическое отделение». Обстановка там была самая спартанская, если не сказать - бедная. Штукатурка осыпается, потолки в паутинах трещин, от неопрятного кафельного пола веет холодом, который забирается прямо под юбку… И покрытые жестью столы, на которых в ряд лежали прикрытые неопрятным тряпьем предметы, которые еще несколько часов назад были не просто телами, а одушевленными существами.

В носу у меня щемило от неистребимого запаха формалина - непременной принадлежности подобных заведений.

Я не решилась искать заведующего, а обратилась с вопросом к первому человеку, которого там встретила - немолодому врачу с посеревшим лицом, который тщательно мыл руки над покрытой пятнами ржавчины раковиной. Поздоровавшись, я постаралась как можно короче изложить свою просьбу, и в ответ услышала:

- Э, милая, это не по нашей части. Всех самоубийц везут в судебно-медицинский морг, это общее правило.

- А куда именно?

- От нас чаще всего трупы отправляют в тридцать шестую больницу.

Я поблагодарила его и поспешила уйти; мне было зябко, и не только потому, что эти стены были пронизаны холодом и сыростью. Я, как и все студенты-медики, немало времени провела в анатомичке и привыкла к виду человеческих останков, но здесь обстановка была особенно неуютной. И совсем не по себе мне стало, когда я встретила в коридоре Витамина, толкавшего каталку с трупом, накрытым белой простыней. На мгновение наши взгляды встретились - и меня пронизала дрожь, которую я сумела унять, только когда уже шла по залитой солнцем дорожке в свой корпус. Этим теплым, почти летним днем не верилось, что существуют такие мрачные места, как то, где я только что побывала, и такие мрачные тайны, как загадочная гибель моей сестры.

8

Продолжение дневника Александры

« 29ноя, среда. Сволочь все-таки И.М.! Вчера, когда я пришла на работу - в полдевятого, как всегда, он мне объявил, что я сегодня должна остаться дежурить, потому что Вася, психиатр из местного диспансера, который у нас подрабатывает ночами, лежит с температурой под сорок.

Как я ни отбояривалась, все было бесполезно!

Меня только отпустили на час, чтобы я накормила бабку Варю и переоделась.

Дежурство выдалось тяжким как никогда. Почему-то вызовов было полно из всех отделений, а не только из приемного. Может, магнитная буря так на всех подействовала? По-моему, возбудились не только больные, но и врачи. В гнойной хирургии пациент с панарицием на пальце, парень лет двадцати пяти, плакал и не давался в руки хирургам; когда его попытались затащить в операционную, он изловчился и укусил одного из врачей за кисть - хорошо, что это был анестезиолог, а не кто-то из хирургов, которые относятся к своим рукам трепетно, как музыканты. Когда я добралась до пятого корпуса, то нервный пациент забаррикадировался в палате, и его невозможно было оттуда выманить, а врачи во главе с укушенным, все как на подбор молодые бородачи, пили водку в ординаторской и хохотали. Я вела переговоры через закрытую дверь, обещая несчастному, что всего один укольчик - и он заснет и ничего не почувствует. Пациент отвечал мне, что он сам - медик и его не обманешь. В конце концов я оставила хирургам две таблетки феназепама и убежала на следующий вызов. Утром мне рассказали, что «панариций» выписался под расписку - уговорить добром его так и не удалось, а подходить к нему близко никто больше не желал. Самое смешное, что он действительно оказался медиком - зубным врачом! Не завидую его пациентам - хотя, может быть, это от них он научился кусаться?

В пять часов я свалилась на кровать в ординаторской и уснула, даже не расстегнув лифчик. В пять пятнадцать меня разбудил телефонный звонок - меня хотели в неврологии, притом срочно.

- У меня пациент проявляет суицидальные тенденции! - вопила трубка мне в ухо голосом молодого невропатолога Валентина.

- Это как он проявляет? - я отвела трубку как можно дальше от себя, но это не помогло: звенело уже у меня в голове.

- Говорит, что жить не хочет.

Я поднялась, плеснула в лицо холодной воды и пошла. «Суицидальный» пациент был в палате один. Когда я подошла к нему, в нос ударил такой запах сивухи, что меня даже затошнило. Кроме сильного амбре от него исходили еще и мощные ритмичные звуки. Мне пришлось долго его трясти, прежде чем он перестал храпеть, и прошло еще немало времени до того момента, когда он приоткрыл один глаз и замычал. Валентин, который вошел в палату вместе со мной, теперь предусмотрительно отступил к двери.

- Это ты, что ли, не хочешь жить?

Я поняла, почему приоткрылся только один глаз: второй заплыл. Застонав, подбитое чудо-юдо почти членораздельно вымолвило:

- Жить я хочу, но больше - спать.

- А чего ж говорил, что не хочешь?

- А ты захочешь, если проснешься в луже на холодном каменном полу? - и, не дожидаясь моего ответа, он отвернулся к стенке и с блаженным стоном снова уткнулся в подушку; богатырский храп не заставил себя ждать.

Я оглянулась, но успела увидеть лишь хвост Валиного халата - невропатолог поспешно ретировался. Мне стало так смешно, что даже расхотелось его убивать: в конце концов, он просто выполнял свой долг.

После того как несколько человек, подобранных на улице и по ошибке отправленных в вытрезвитель, погибло там от перелома основания черепа, вышел приказ: всех пьяных в бессознательном состоянии или с травмами везти в лечебные учреждения - на всякий случай. Как всегда, благие намерения обернулись чертовщиной: приемные отделения больниц «Скорой помощи» превратились в филиалы вытрезвителей. Так как милиция только сдает нам алкашей и уезжает, то работать в приемном покое стало просто опасно: нередко «больные» возбуждаются - позавчера ночью, например, у одного из «пациентов» оказался при себе нож, и двух молоденьких медсестер спасло только появление травматолога-каратиста.

У нас приспособили для складирования таких, с позволения сказать, «пациентов», помещение второй ванной комнаты. Собственно говоря, алкашам обычно абсолютно все равно, где отсыпаться, - этот тип, которого Валентин подобрал, опасаясь сотрясения мозга, редкое исключение, - да и кафель после них легче мыть, чем линолеум.

Ну и дежурство мне выдалось на этот раз! Да, чуть не забыла про самое главное: накануне вечером, когда я заполняла истории болезни, приплелся пьяненький доктор Иванов, уволенный за пристрастие к «зеленому змию». Он надеялся выманить у меня десятку, но я держалась стойко - до поры до времени. Доктор Иванов похож на поджарый чайник: на его костлявом лице выделяется одна только деталь - нос, и он весь кипел и плевался - кипел злобой и плевался слюной. Он ненавидит Сучк. «Я его посажу» - эти слова проходили рефреном через весь его монолог. Оказывается, наш бывший пациент Заремба, несмотря на не слишком подходящую фамилию, - сын очень большого человека из Алма-Аты. Он отъявленный бездельник, который держался в московском вузе только благодаря связям и деньгам папаши. К тому же у Зарембы-младшего оказался отвратительный характер, он как будто нарочно вел себя так, чтобы его возненавидели сокурсники. Например, он мог в общаге на глазах у оголодавших студентов поджечь сигарету от сторублевки. Поэтому, когда он завалил не только весеннюю сессию, но и осеннюю пересдачу и терпение деканата лопнуло, над ним нависла реальная угроза солдатчины - студсовет отказался за него ходатайствовать. Тогда папаша решил через доктора Иванова, который работал на полставки в институтской медсанчасти, купить для своего отпрыска академический отпуск. Иванов своими руками передавал И.М. деньги - сколько, я так и не поняла, но, очевидно, сам он получил меньше, чем рассчитывал.