Прикрыв за собой дверь, она извлекла из укрытия журнал и ещераз посмотрела.

Ну да. Оно есть. Но его не может быть. Как это возможно?!

Ко всем непонятностям и тайнам добавилась еще одна, должнобыть, самая загадочная, и некому задать вопрос, чтобы получить ответ!

Ей срочно нужно все проверить, хорошо бы прямо сегодня. Адля этого нужно оказаться дома.

Она одевалась перед зеркалом, очень решительная и как будтопроснувшаяся.

Разлогов бы ни за что не поверил, вдруг подумала Глафира исерьезно посмотрела на себя в зеркало. Разыгранное представление с кошкойникогда бы его не убедило.

Его нельзя было обмануть.

Он никому не верил.

Марина посмотрела на себя в зеркало, вздохнула протяжно иопять посмотрела. Она знала, что красива, но сейчас показалась себе не простокрасивой, а неправдоподобно прекрасной.

Дьявольски прекрасной.

Она смотрела на себя какое-то время, потом чуть-чуть поднялаподбородок и повернула голову.

Так еще прекрасней. Не женщина, а бездна!..

Без дна…

Свет единственной лампы ложился очень правильно, глазатонули в тенях, а кожа на скулах была прозрачной и тонкой, обещающей нежность ижар.

Как там у Островского, которого Марина только что отыграла?..

«Дамы, барышни какие!

Ну это вам так с дороги показалось. Разве чем другим, а этимпохвастаться не можем».

– Конечно, не можем, – шепнула Марина и рассмеяласьтихонько, – ни дамами, ни барышнями, где уж там! Одна я и есть, а больше… ктоже?..

В дверь тихонько поскреблась гримерша. Марина быстро иласково ее выпроводила.

Не до тебя сейчас. Я пока еще не хочу обратно к вам, в вашеболото, которое вы называете жизнью. Я все еще – над. Я все еще – вверху. Я всееще – полет.

Ах как она любит театр, сцену и оглушительную до звона вушах собственную свободу – которую там внизу, в болоте, предлагалось пить поглоточкам, строго отмеряя каждый! А на сцене она… летает.

Фу, какое избитое выражение! Летает на сцене! Впрочем, онаим не писатель, чтобы придумывать какие-то необыкновенные выражения!

Марина подышала на зеркало и еще раз взглянула – та, взеркале, теперь была вся затуманенная и еще более прекрасная.

Одна ты в Москве, и он один в Москве, вот вас и пара!..

– Прав, тысячу раз прав Островский, – прошептала Марина, –одна, одна в Москве…

И пары ей никакой не требуется!

Ну лирика лирикой, а нужно собираться. Сейчас в баню – послекаждого спектакля, после купания в любви, ненависти, обожании, непременно очистительноеомовение – в прямом смысле слова! – и можно жить дальше.

Жить – это так прекрасно!

Она почти запела, собирая с зеркального столика штучки, нонет!.. Постучали, просунулись, забубнили, все испортили, все…

Конечно, она сама виновата немножко! Ка-апельку! Проинтервью она и позабыла совсем, хотя обещала, да, обещала. А раз обещала,теперь никуда не денешься!

Ну интервью так интервью, пусть будет интервью!

Интервью – я из тебя веревки вью!

В театре оставаться было нельзя – все закончилось, погаслиогни, закрылись двери, разошлись и зрители, и служители, и актеры, – и Маринапошла в кафе, которое в народе так и называлось «Актерское». Здесь всегда,особенно по утрам, часиков около одиннадцати, можно встретить пару-тройкузнаменитостей, маявшихся от вчерашнего похмелья над тарелкой гурьевской каши.

Нынче, Марина чуть-чуть огляделась по сторонам, щуряблизорукие глаза, не было никого.

Корреспондентка приплелась за ней следом. Все время, покаони переходили брусчатку, корреспондентка трусила сзади, чуть поотстав,неотрывно, любовно и истово глядела ей в щеку, как смотрят на лики святых, итрещала, трещала без умолку.

Все о том, как велика Марина и как прекрасно она сегодняиграла.

Волшебно, волшебно!..

Марина спросила минеральной воды без газа, положила ногу наногу, расправила на круглом колене теплую юбку, подперла кулачком подбородок истала смотреть на свечку.

Она смотрела на свечку и думала, как в ее зрачках плаваютжелтые огоньки.

Корреспондентка суетилась напротив. Долго снимала куртчонкуи пристраивала на соседний стул – та все валилась на пол. Она поднимала и сновапристраивала, краснея от неловкости, как девочка. Потом копалась в необъятном,бесформенном бауле, добывала чего-то – все не то! – и кидала обратно. Наконецвыложила диктофон и все никак не могла его включить, терялась, ужасалась,зачем-то дула в него, как когда-то Маринина бабушка дула в телефонную трубку.

Марина терпеливо ждала, думала про теплые желтые огоньки,молчала.

– Извините, – пролепетала несчастная, наконец устроившись. –Я просто волнуюсь очень…

– А вы не волнуйтесь, – посоветовала Марина.

– Ну как же? Такое… событие… Это же такая удача… такое…счастье… вы… вы даже представить себе не можете, Марина Олеговна, насколько я…вас… обожаю!

Я вас люблю и обожаю, подумала Марина. Беру за хвост ипровожаю.

Так, про обожание все понятно. Дальше что?..

Давай, давай, тетя! У меня баня простынет!..

– Вы такая… великая актриса. Вы такой… человек…значительный, большой, что называется, человек… и чтоб так повезло, что высогласились… Все же знают, вы интервью очень редко даете, а мне так повезло…Спасибо вам, – наконец выговорила корреспондентка, и Марине показалось, что онасейчас бухнется на колени.

– Вам спасибо! – смеясь глазами, возразила Марина. – А каквас зовут?

– Ой, простите, я не представилась! – Она опять нырнула всвой баул и стала ожесточенно рыться в нем. – Вот, вот!

И она ткнула в Маринину сторону визиткой.

– Меня зовут Ольга! Ольга Красильченко, я специальныйкорреспондент…

– Может быть, чаю? Или кофе? Хотя для кофе уже поздно…

– Нет-нет, спасибо. Ничего не надо, ничего! Чаю можно,зеленого, с жасмином.

– Зеленого чая с жасмином, – не повышая голоса, повторилаМарина чуть в сторону, и неясная тень зашевелилась за ее плечом, пошласкладками – официант услышал, конечно, кинулся исполнять.