Корреспондентка теперь сидела, затаившись как мышь, смотрелана Марину не отрываясь и почти не моргая.

Она была в свитере, то ли коричневом, то ли сером, неразобрать. Вытянутые рукавчики подвернуты и – Марина специально посмотрела, –кажется, не слишком чисты. Теплые брюки слегка в пуху – из куртчонки навернякалезет! Ботинки… ну одним словом, ботинки, и все! Практичные такие, на всеслучаи жизни. Зимой ботинки, летом будут сандалики, чтоб «ноги дышали».

Все ясно.

Марина по опыту знала, что самые лучшие интервью делают какраз зачуханные тетки в чудовищных «практичных» ботинках и свитерках изсвалявшегося козьего пуха, журналистки «старой школы». Самые лучшие, самыеумные, самые нежные и содержательные интервью получаются именно у таких! Личнаяжизнь у них, конечно, «не состоялась» в первый раз лет двадцать назад и всеникак «не состоится» до сих пор – и уже никогда не состоится. Пишут они хорошо,грамотно пишут, с душой – им очень нравится писать о чужой жизни, именнопотому, что у них нет своей! Вопросы задают умные, прочувствованные – у нихесть время и неистовое желание «вникать» в биографию и «достижения» звезды –как раз потому, что у них нет ни собственной биографии, ни достижений!Прихлебывая чай – зеленый с жасмином, – поглаживая никудышного, подобранного спомойки кота, кутая ноги в клетчатый плед, они… вникают, нет, даже «проникают»в биографию кумира. Что сказал, когда сказал, кому и зачем. Когдаженился-развелся. Опять женился и опять развелся. Как создал «небывалое» –неважно что, книгу, картину, сюиту или инсталляцию в духе современногоискусства. Что любит на завтрак. Каких держит собак, кошек, ужей или ежей? Какездит к «месту творчества» – на метро, на машине или личном бронепоезде. Чтопредпочитает – русские березки или тропические пальмочки, пино коладу илистопарик ледяной водочки да под соленый огурчик. «За талант» они прощают кумирувсе – и скверный характер, и дурацкие выходки, и пьяные дебоши, и «падения»,ведь без «падений» не бывает новых взлетов, да и что это за гений, который ниразу не пал! Они посещают концерты, вернисажи, спектакли, встречи в книжныхмагазинах – смотря по тому, в чем именно гениален гений.

По вечерам «жизнь гения» обсуждается по телефону с мамой.Пожалуй, они даже время от времени ссорятся, когда мама недостаточнопочтительна к гению!..

– Оля, – вдруг сказала Марина домашним голосом, – вы ведь смамой живете?

– Что? – встрепенулась журналистка, стукнув ложечкой очашку. Немного чаю даже вылилось на блюдце. – Что вы спросили, Марина Олеговна?

Марина все смотрела на нее добрыми глазами, улыбалась имолчала.

– А?! – растерянно переспросила та и вытерла руки о колени.– Я?! Да, с мамой! А… как вы догадались?

Еще бы мне не догадаться, подумала Марина весело.

– Олечка, – и великая актриса ободряюще положила теплую рукуна застиранный журналисткин рукавчик, – давайте мы все же начнем, а? Вы даже неможете себе представить, Олечка, как я устала!..

– Конечно, конечно, вот у меня вопросы, вот здесь… всегонесколько, но материал будет большой, самый большой в номере! Хотя вам,наверное, это совсем не интересно, Марина Олеговна…

– Просто Марина, договорились?

– Господи, конечно, конечно, то есть спасибо вам за это.Спасибо большое… И я хотела вам сказать… вы так прекрасно сегодня играли! Боже,как вы играли, Марина! Вы гений!

– Нет, – мягко выдохнула Марина, – это не я гений, Олечка.Это Островский.

– Конечно, конечно, и он, и вы!.. Вы оба… оба гении…

Немного запутавшись в гениях, журналистка Олечка суетливоприхлебнула чай, перелистнула страничку блокнота, прищурилась и опять нырнула всвой бездонный баул, на этот раз за очками.

Первый вопрос, вычитанный из блокнота, привел Марину ввосторг.

– Скажите, вы любите играть любовь?

Марина подумала ровно столько, сколько было нужно.

– Сыграть любовь… невозможно, – и она улыбнулась печально. –Как ни играй, все будет вранье! И зритель непременно это почувствует. Нужно ивправду любить, мечтать, плакать. Нужно… понимаете, нужно убедить себя в любви.Достать эту любовь из себя, как бы глубоко она ни пряталась. Достать и отдать…

– Кому? – прошелестела журналистка.

– Зрителям. И партнеру, конечно!

Марина говорила, и точно знала – собеседница ей верит!Каждому слову, в котором не было ни капли правды, – верит.

Вот потеха. Как будто можно на самом деле каким-то макаромвытащить из себя ту давнюю любовь к Разлогову, когда они дышать друг без другане могли, когда начинали целоваться уже в общежитском коридоре, когда онастояла перед его дверью и читала «График дежурств» с его фамилией в графе, –разве можно вытащить ее, показать всем, да еще адресовать тому лощеному хлыщубез всякого темперамента, который был сегодня ее партнером?!

…А хлыщ, кстати сказать, тоже именуется в статейках «большимактером». Вот и верь после этого газетам!..

– А ненависть, Марина? Ее тяжелее играть? Или легче?

Она опять подумала, и опять ровно столько, сколько нужно.

– Ненависть играть не тяжелее и не легче. Ненависть играть…болезненно. Как будто ковыряешь рану, и она опять начинает кровоточить. Нопо-другому никак нельзя! Ненависть нельзя носить в себе как любовь, а потомизвлекать на свет! Ненависть – штука взрывоопасная.

– А бывает ведь и холодная ненависть, – почтительнопрошелестела журналистка Олечка, и Марина взглянула на нее укоризненно.

…Что это ты, матушка, умную из себя строишь? Или, раз я стобой добра, уже решила, что ты моя подружка и тебе все можно?!

– Вы когда-нибудь кого-нибудь ненавидели, Олечка? – жесткоспросила Марина. – Вспомните, как это было.

– Нет-нет, я… конечно нет, что вы, Марина Олеговна! Я… вырассердились?

– Ну что вы, – Марина даже засмеялась тихонько, – менятрудно обидеть.

– А когда вы первый раз поняли, что играете? Нет-нет, продетство, про призвание вы много раз рассказывали. И это очень, очень…интересно, но я хочу узнать, помните ли вы момент, когда заигралипо-настоящему?

– Мой первый успех…

И тут зачуханная Олечка ее перебила, очень почтительно,почти заискивающе, но перебила!

– Нет-нет, не успех! А именно когда вы поняли, что выиграете и вам верят? Когда вы поняли, что ваши эмоции стали достоянием… всех? Ичто это… правдивые эмоции?