– Вы жестокий человек.

– Я справедливый человек, – поправила Марина. – Разрешитемне заплатить за ваш чай! Все же это я вас сюда притащила, а место недешевое!

После недолгих препирательств Марина вышла победительницей,расставив таким образом все точки над всеми буквами, требующими расстановкиточек.

Вот так-то, милая журналистка Олечка, живущая с мамой! Воттак-то! Тебе меня не обыграть, хоть ты и «старой школы»!

Марина вышла на улицу под желтый свет фонарей, под темноемосковское небо, под водяную пыль, грозящую вот-вот превратиться в снежнуюпургу, и по брусчатке бодро и уверенно простучали ее каблучки.

Все хорошо. Хотя и не так-то легко.

Нелегко. Нелегко…

– Марина Олеговна!

Она вздрогнула и оглянулась.

Высокий мужчина – руки в карманах – шел к ней из-подфонарей. Она не узнала его и испугалась.

Водитель ждет за углом, добежать она не успеет. Обратно вкафе и сразу же позвонить, вызвать его! Господи, как это она забыла пропоклонников!..

– Марина Олеговна, это я! Я вас напугал?

Скользкие от страха пальцы, уже нащупавшие в карманетелефон, дрогнули и разжались.

– Господи, Марк!

– Вы меня не узнали? Извините.

Он подошел, улыбаясь, и она посмотрела ему в лицо взглядомбеззащитной, слабой, перепуганной женщины. Ей отлично удавался такой взгляд.

– Я никак не ожидала вас увидеть, Марк! И в сумерках я плоховижу…

– Какие же сумерки, Марина! Уже ночь, а вы одна по улицебродите.

– Я не брожу, – оправдываясь, сказала она. – Я интервьюдавала вот здесь… рядом. И решила немножко подышать. Я сегодня еще играла…

– Все равно, – тоном взрослого мужчины, отчитывающегомаленькую девочку, укорил Волошин, – нельзя ходить одной, да еще ночью! Темболее вам!

– Я больше не буду.

И они засмеялись.

– Где ваша машина?

– Вон там.

– Разрешите, я вас провожу.

– Разрешаю, Марк. Какой вы… церемонный.

Кажется, он собирался предложить ей руку, даже повел еюкак-то странно – Марина заметила. Она всегда все замечала. И не предложил.

Не решился, поняла она. Дурачок. Они шли под желтым светомфонарей, и на лету замерзающий дождь сыпался им на волосы и лица. Оченькрасиво.

– Только не говорите, что были на моем спектакле!..

– Был, Марина Олеговна!

– Тогда не говорите, что это гениально.

– Не буду.

Они дошли уже почти до угла, а Марина все никак не могласообразить, зачем он приехал. Из романтических чувств, что ли? Это на него непохоже! Тогда зачем?..

– Марк, – предупредила она смеющимся девчоночьим голосом, –вон машина, так что решайтесь быстрее! Зачем вы меня поджидали?

Она остановилась и взглянула ему в лицо. И впрямь ничегоромантического в данный момент его лицо не выражало. Только, пожалуй,озабоченность.

– Что у вас за вопрос, Марк?

Он вздохнул и опять сунул руки в карманы. Что за манера,ей-богу!

– Марина, вы только не беспокойтесь! Ничего не происходит.Мне просто нужно… знать.

– Если бы вы всего этого не говорили, я бы точно меньшебеспокоилась!

– Извините меня! – это было сказано почти умоляющим тоном.

Фу-ты, ну-ты!.. Да что ты не мычишь не телишься!

– Марина, Разлогов перед смертью с вами не встречался?

Великая русская актриса перепугалась. На этот разпо-настоящему. Совсем не так, как пять минут назад, когда ей показалось, что нанее собирается напасть маньяк. Куда сильнее!

– Что с вами? Марина Олеговна, что случилось?!

Волошин ничего не понимал. Лицо у бывшей разлоговской женывмиг состарилось и умерло. Только губы дернулись напоследок и замерли.

– Марина?

– Я с ним не встречалась! Сколько раз можно повторять! Я ужеговорила его… Матрене или Федоре, как ее там!

– Глафире, – осторожно подсказал Волошин.

– Да! Да! Я вообще почти не встречалась с этим вашимРазлоговым!.. Он заезжал накануне вместе с ней, и она это прекрасно знает, абольше я его не видела!

– А… когда Глафира Сергеевна спрашивала вас об этом?

– Когда вы притащили ее в мой дом, вот когда! Господи,почему вы не даете мне никакого покоя?! В чем я виновата?! Зачем вы меняпугаете?!

– Марина, что вы! Вы только не плачьте, умоляю вас! Я нехотел вас обидеть! И пугать тоже не собирался!

«Что ему нужно? – думала пришедшая в себя Марина. – Зачем онспрашивает? Что он может… знать? Да нет-нет, успокойся. Знать он уж точноничего не может!»

Детским неловким движением она вытерла влажные то ли отслез, то ли от дождя глаза, прерывисто вздохнула и понурилась. Краем глаза онавидела, что журналистка Олечка выбралась из кафе и теперь топчется на крылечкеи посматривает в их сторону.

– Мне тяжело говорить о его смерти, – призналась великаяактриса. – Все же он был моим мужем, Марк! И мы любили друг друга…

Такая сентиментальная чепуха обычно нравится мужчинам,особенно когда речь идет об их «покойном друге». Марк Волошин, по крайней мере,в эту чушь поверил.

– Да он вообще, кроме вас, никого не любил, – сказал Волошинмрачно. – Вы простите меня, Марина. Я вас расстроил. А дело-то, в общем,пустячное. Я никак не могу найти некоторые бумаги. Я точно знаю, что они должныбыть, а найти не могу.

– И… что? – не поняла Марина.

– Я подумал, вдруг они у вас. Может, он оставил вам что-тона хранение!

– Мне?! – поразилась великая актриса. – Вы думали, чтоРазлогов мог мне оставить какие-то там бумаги?! Марк, вы сошли с ума.Совершенно точно.

– Видимо, да, – согласился Волошин корректно. – Извините,Марина Олеговна.

– Нет, но с чего вы взяли-то?! – Ей было необходимо получитьответ на этот вопрос. – Где я и где разлоговские бумаги?