Чей же?

Только тогда я ничего о нем не знал, потому что письмо, посланное в июле 1986 года, дошло до меня лишь тридцать лет спустя. Когда мы доберемся до этого пункта моей истории, я расскажу более подробно, поскольку обстоятельства, при которых я наконец получил это послание, тоже заслуживают внимания.

Но вернемся к самому письму:

«Я только теперь прочитал Ваш текст „Тот мой земляк, но…“. Не буду говорить Вам, какое впечатление произвела на меня статья, я долго размышлял, чтó именно меня в ней восхищает. Я узнаю автора книжки о сосланных в Сибирь детях. Те же интонации, отсутствие двусмысленности, потребность высказать всю правду от начала до конца. Я убежден, что в этих страшных польско-еврейских счетах этот Ваш текст сыграет жестокую роль: он смелый и не только абсолютно честен, но и имеет конкретного адресата. И что же? Я бы лишь хотел поблагодарить Вас и сказать, что понимаю, какое сопротивление Вас ждет. Будет трудно противостоять этому тексту, поскольку его правда, опирающаяся не на абстрактные выводы, а на чудовищные факты, вплоть до фальсификации докладов лондонскому правительству, опровергает любые доводы… Я никаким образом не смогу засвидетельствовать свое отношение к Вашему тексту. Вы демонстрируете блестящее знание материала и умение аргументировать свои слова. А также — свойственное Вам мужество. Мне уже девяносто лет, и меня удерживает на земле человеческая дружба, то есть люди, которым я могу время от времени продиктовать письмо. Но я бы хотел, чтобы Вы непременно услышали мой благодарный голос».

Чапский?

Конечно. А вообще, подводя итоги, с перспективы сегодняшних наших знаний о Холокосте, стоит сказать еще несколько слов — на полях той редакционной дискуссии в «Анексе» тридцать лет назад.

Подлинная драма польской истории периода оккупации состоит не в том, что христианские соседи не помогли евреям так, как могли бы (а именно таким образом воспринимают проблему польско-еврейских отношений во время оккупации Липский или Бартошевский: мол, нельзя от общества требовать сплошь героического поведения). Сутью опыта гитлеровской оккупации, о котором мы теперь ожесточенно спорим, является то, что христианское окружение отвернулось от еврейских соотечественников и приняло участие в преследованиях — чаще всего поляки грабили и обирали евреев, но также и выдавали их немецкой полиции или по собственной инициативе убивали. И тут уже нельзя возразить, что невозможно требовать от людей, чтобы они вели себя как герои. Потому что, как нам сегодня известно, проблема во время оккупации заключалась в избытке преступлений по отношению к евреям со стороны поляков, а не в недостатке героических поступков.

Глава VIII. Соседи по Едвабне

«Это маленькая книжечка. Меньше ста страниц, но писать ее было страшно трудно. Она комом стояла у меня в горле»

Книга «Соседи» начинается с признания, что тебе понадобилось четыре года, чтобы понять, что́ же на самом деле произошло в Едвабне.

Я ведь был к этому совершенно не готов. В книге «Тот мой земляк… но я его не люблю» я писал лишь о том, что в период оккупации польское общество было настроено антисемитски и что идея помощи евреям не стала общественной нормой. В этом тексте нет ни слова о том, что польские соседи убивали евреев. Я тогда об этом просто не знал, но постепенно что-то в моей голове начинало проясняться.

Когда я впервые прочитал свидетельство Шмуля Васерштайна[202], оно показалось мне столь чудовищным, что я долго воспринимал его как повествование человека, пережившего некий кошмар и, скажем так, повредившегося в уме. Как читатель, я осознавал, что автор текста прошел через ужасный опыт, но, разумеется, не тот, который он описывает. На протяжении нескольких лет я был уверен, что у Васерштайна в голове что-то перепуталось. Да, был амбар, кого-то в нем сожгли, безусловно, но не такую же толпу! Это свидетельство Васерштайна я перечитал еще раз перед изданием «Кошмарного десятилетия». В самом деле, как поверить, что жители обычного польского городка поубивали всех своих еврейских соседей, большинство из них спалив в амбаре!!! Полторы тысячи человек!

Кстати, именно мое собственное продолжительное недоверие по отношению к свидетельству Васерштайна позволило мне терпеливо и с пониманием наблюдать, уже после выхода «Соседей», как трудно людям смириться с информацией о Едвабне. Раз мне, человеку хорошо знающему литературу и источники, касающиеся истории оккупации в Польше, понадобилось столько времени, чтобы воспринять воспоминания Васерштайна, что удивляться так называемой широкой публике, если, прочитав книгу, она демонстрирует сомнения и недоверие.

Каким образом ты столкнулся со свидетельством Васерштайна?

Я просто начал ходить в Еврейский исторический институт и читать архивные материалы. В лондонских и калифорнийских архивах я провел все последние годы, начитался всевозможных свидетельств, и глаза у меня начали открываться. Я чувствовал, что в исторических материалах таится важнейший сюжет: описание того, насколько евреи были предоставлены собственной судьбе или даже отвергнуты польским окружением. Меня все больше поражает тот факт, что даже люди, занимающиеся историей Холокоста, не считают личные свидетельства евреев основным источником информации об этой реальности.

Впрочем, я говорю здесь не только о польской, но и о международной историографии, усилия которой сводятся прежде всего к тому, чтобы рассказать, как создавался и как функционировал аппарат уничтожения евреев. Идя по этому пути, намеченному основополагающим трудом Рауля Хильберга[203], историки пользуются главным образом официальными источниками, в основном немецкими, с учетом того, что читать их следует очень внимательно и критически, ведь немцы пытались камуфлировать свою деятельность.

Ты говоришь — «тема во мне зрела», «у меня начинали открываться глаза», но был ли какой-то конкретный момент, когда в голове «щелкнуло», все для тебя прояснилось, и ты понял, что должен написать об этом книгу?

А знаешь, да! Был такой момент!

Я дружил с Юзефом Хайном, химиком по образованию, который в какой-то момент работал в Еврейском историческом институте. Он занимал должность заместителя директора по организационным вопросам. Мы любили бридж, и, приезжая в Польшу, я бывал у Хайна на великолепных ужинах, которые устраивала его жена Данка. Приходили знакомые, мы разговаривали и играли.

Однажды я был у них в гостях, а поскольку нас собралось пятеро, один человек выпадал из игры, и когда им оказался я, Юзек сказал: «Слушай, я тебе пока кое-что покажу. У меня тут есть запись, один человек делает рекламный материал о Еврейском историческом институте, посмотри и скажи, что ты об этом думаешь». Я сел, поставил кассету, а там всякие кадры,