Но священником в Едвабне был тогда откровенный антисемит, ксендз Эдвард Орловский, который стоял стеной: мол, во всем этом немцы виноваты. О тогдашнем ломжинском епископе тоже трудно сказать что-либо положительное.

Бейкер, соглашаясь поговорить с тобой, выдвигал какие-то условия?

Условий никаких не было, но я видел, что для него важно распространить информацию об этом событии как можно быстрее и на английском языке. А я был глубоко убежден, что книга должна быть написана и опубликована сперва по-польски и дискуссия начата именно в Польше. Бейкер не стал возражать.

А с самим Васерштайном ты встречался?

Я разговаривал с ним по телефону. Он был, к сожалению, почти глух, так что мы решили, что я навещу его в Коста-Рике, но я не успел. Он умер.

Кого еще из описанных в книге людей тебе удалось разыскать?

Я разговаривал по телефону с осевшим в Аргентине Метеком Ольшевичем, который пережил погром, — он был одним из семи евреев, которых Антонина Выжиковская прятала под Едвабне до самого конца войны. За помощь евреям Выжи-ковскую терзали в 1945 году отважные, или, как их принято именовать сегодня, «проклятые»[212] солдаты. И так успешно, что она поспешила сбежать из Едвабне и до конца своих дней боялась там появляться.

А в Израиле я встретился с человеком, которому удалось выбраться из толпы, когда их вели в амбар, Виктором Нелавицким — в 1941 году он был маленьким ребенком. Нелавицкий хорошо помнил разные детали. В «Соседях» я несколько раз ссылаюсь на его свидетельство.

Когда я впервые читала «Соседей», меня поразил рассказ о том, как немцы предлагали оставить по одному еврейскому ремесленнику, чтобы сохранить преемственность, но столяр Слешинький ответил: «Нам хватит и своих профессионалов, евреев следует уничтожать под корень».

Это история, которую слышал и пересказал один из свидетелей. У нас нет свидетельств непосредственного участника разговора с немцами перед убийством 10 июля. В основном в «Соседях» я опираюсь на материалы судебного процесса, книгу памяти Едвабне и несколько личных свидетельств.

А палачи? Ты пытался с ними встретиться? Например, с братьями Лауданьскими, приговоренными после войны соответственно к двенадцати и пятнадцати годам заключения. Когда ты писал «Соседей», они были еще живы.

Честно говоря, не знаю, решился ли бы я к ним обратиться. Я восхищаюсь Аней Биконт[213], которая их разыскала и убедила поговорить с ней. Анина книга «Мы из Едвабне» рисует потрясающую картину того, как память об этих преступлениях на протяжении многих лет функционировала (у нее ведь речь идет не только о Едвабне) в местном социуме. Но рассказы преступников спустя полвека после следствия, во время которого они дали показания, не внесли бы ничего нового. Просто еще несколько штрихов к их психологическому портрету.

Кто первым прочитал «Соседей»? С кем ты обсуждал эту книгу?

Кажется, первым из коллег-историков оказался Тони Джадт. Это было еще на этапе осознания случившегося в Едвабне и раздумий о том, как это описать.

Что сказал тебе Джадт?

Мы сидели на ступеньках после какой-то конференции в Колумбийском университете, в которой оба участвовали, если я не ошибаюсь. Он очень мне сочувствовал — я был в полной растерянности. Тони внимательно меня выслушал. Кажется, именно это мне и требовалось — поддержка, подтверждение моей собственной интуиции, а не какие-то конкретные советы или указания, куда двигаться. Я говорил с ним о том, как трудно писать эту историю — масштаб преступления огромен, но текст должен быть очень сдержанным. Приходилось постоянно гасить эмоции. Короткие главы, очень короткие, чтобы успеть перевести дыхание.

Глава IX. Погром, учиненный над историей

«Отрицать историческую правду во имя национальных мифов — инфантилизм»

Учитывая протест работников типографии, набиравших «Кошмарное десятилетие», — ты не боялся, что с изданием «Соседей» могут возникнуть проблемы?

Я действительно не был уверен, что найдется издательство, готовое опубликовать эту книгу. К счастью, я вспомнил о хорошем знакомом, Кшиштофе Чижевском, директоре Центра и фонда «Пограничье» в городе Сейны. Послал ему «Соседей» и почти моментально получил ответ: «Текст совершенно потрясающий. Так о Холокосте еще никто не говорил. Бесценны и материал, и твои комментарии. Постараемся издать книгу как можно скорее».

«Пограничье» было первым издательством, в которое ты обратился?

Первым и единственным.

А ты не пытался заинтересовать «Соседями» своего друга Адама Михника, главного редактора газеты «Газета Выборча»?

Я предполагал, что для Адама это будет трудный текст и что как раз к нему по поводу издания книги обращаться не стоит. Впрочем, Кшиштоф ответил сразу и с энтузиазмом, так что вопрос был решен. Судя по реакции Адама на публикацию «Соседей», я не ошибся. Он месяцами сопротивлялся поездке Ани Биконт в Едвабне с целью проведения журналистского расследования для «Газеты Выборчей». Адаму казалось, что я поверил свидетельству одного-единственного неуравновешенного человека.

А свидетельство Васерштайна — лишь исходная точка этого повествования. Достаточно взять «Соседей» в руки, чтобы увидеть, насколько книга документирована. В определенном смысле Адам был просто не в состоянии ее прочитать. Что касается его, это проблема более общая: Адам не готов принять историческое знание о насилии поляков над евреями во время оккупации. Когда в 2015 году в своей газете он давал отпор моей неверной — якобы искаженной «еврейскими очками» — позиции по этому вопросу, то в качестве аргумента обширно цитировал Бартошевского.

Просто руки опускаются. Словно не существует огромного, наработанного за эти годы научного материала — взять хотя бы десять больших томов ежегодника «Холокост»[214], которые были опубликованы к 2015 году, не говоря уже о дюжине монографий, документирующих то, как по всей территории оккупированной Польши в грабежах и убийствах евреев принимали участие соседи, обычные люди, а не только шмальцовники. Бартошевский этого не понимал — не знал, не принимал, назови, как хочешь. Подобно Блоньскому, по мнению которого, Бог все же схватил «нас», поляков, за руку, и мы не причинили евреям физического вреда, хотя малодушно заняли освобожденное ими место. Подобно моей матери и многим другим людям, весьма порядочным и симпатизировавшим евреям, — так что я говорю это без всякого сарказма.

Ты обсуждал это с Михником?

Мы обсуждали это много раз и всегда упирались в стену: нам обоим тяжело, и давай оставим эту тему.

После публикации «Соседей» «Газета Выборча» несколько месяцев хранила молчание.

Газета молчала, я не вмешивался. Впервые более подробно я поговорил об этом с Адамом уже в Америке. Книга вышла в мае, а это был октябрь или ноябрь, Адам приехал ненадолго, мы встретились, и он показал