мне текст, который собирался опубликовать в «Выборчей».

Речь идет о тексте Яцека Жаковского «У каждого соседа было имя», где он упрекает тебя в том, что ты подложил «атомную бомбу с часовым механизмом»?

Прежде всего речь идет о беседе Жаковского с Томашем Шаротой.

Текст Жаковского был беспомощным, наивным и, в сущности, позорным — так, например, он состоял почти исключительно из вопросов. Но действительно неумным и устроившим хаос в голове обширнейшей в то время публики «Выборчей» было интервью Жаковского с Шаротой.

Шарота в этом интервью ссылался, в частности, на мнение прокурора Вальдемара Монкевича, согласно которому преступление в Едвабне совершил немецкий отряд под командованием некоего Вольфганга Биргнера, прибывший в городок на грузовиках. Чистой воды выдумка.

Монкевич был прокурором Главной комиссии преследования преступлений против польского народа, в шестидесятые годы он вел следствие по делу оккупационных преступлений на Белостокщине и уговаривал допрашиваемых давать ложные показания, чтобы не вскрылось участие поляков в убийствах евреев.

В мае мы с Шаротой присутствовали на встрече в Министерстве иностранных дел, где Монкевич говорил всякие глупости. Встреча была устроена, потому что Бронислав Геремек, тогда министр иностранных дел, почувствовав, что дело Едвабне грозит скандалом, попросил своих коллег-историков выяснить, что же произошло на самом деле.

Вернемся к Адаму Михнику и к «Выборчей».

Меня очень беспокоило, что таким будет первый обширный материал о преступлении в Едвабне, который опубликует важнейшая польская газета — в то время очень влиятельная, имевшая сотни тысяч читателей. Ведь это означало, что о содержании книжечки, изданной тиражом две тысячи экземпляров маленьким издательством, которое и распространить-то ее не сумеет, люди узнают только то, что прочитают в «Выборчей», — к тому же за этим текстом будет стоять авторитет серьезного историка и известного журналиста. Разве что люди отправятся за книжкой в Сейны.

Ты пытался вмешаться? Отговорить Михника от публикации этого текста?

Прочитав то, что дал мне Адам, я позвонил Шароте, попросил его не ссылаться в интервью на тезисы прокурора Монкевича, потому что мы оба знали, что они высосаны из пальца. Однако Шарота не захотел менять текст, а мне неловко было настаивать. В конце концов все пошло так, как решили Жаковский с Шаротой.

Я только написал ответный текст, который «Выборча» опубликовала спустя, кажется, две недели. А до этого была еще встреча в отделе Ежи Едлицкого в Польской академии наук, о которой я тебе уже рассказывал и во время которой возник скандал и Шарота на Едлицкого обиделся.

В дискуссии о «Соседях» снова прозвучало обвинение профессора Стшембоша, что ты не принял в расчет мотив мести за энтузиазм евреев по поводу прихода советской власти.

Даже если бы это мифическое сотрудничество с советской властью было правдой — а это не так, — это не может служить оправданием уничтожения всего еврейского населения городка Едвабне — женщин, детей, стариков. Стшембош забывает, что реалиям советской оккупации я посвятил несколько лет работы, так что изучил этот период польской истории глубоко и подробно.

Ты до сих пор волнуешься, когда говоришь на эту тему.

Потому что рассказ о том, что евреи в качестве советских агентов поработили Восточные Кресы, — это просто какая-то шизофрения. А точнее, если называть вещи своими именами, чистой воды антисемитизм: проекция стереотипа «жидокоммуны».

А может, просто защитный инстинкт? Мы не хотим отказываться от версии истории, удобной для нашего самоощущения, позволяющей быть исключительно жертвами и героями.

Отрицать историческую правду во имя национальных мифов — инфантилизм. Особенно если это делают люди, профессионально занимающиеся историей.

Правые, например Ян Энгельгард в газете «Мысль Польска», обвинили тебя в том, что ты снова извлекаешь на свет божий то, что уже осудило польское правосудие, чтобы дать еврейскому сообществу повод для требования многомиллионнных компенсаций за утраченное имущество.

Думаю, что подобные спекуляции не стоит даже комментировать.

А ты знаешь стихотворение Лешека Чайковского «Едвабненский бизнес», написанное в твою «честь» и опубликованное в газете «Наша Польска»?

Нет. Давай читай.

Некто Гросс кропает враки

(не бывало их похабней):

мол, евреев-то поляки

заживо сожгли в Едвабне.

Полистайте-ка «Соседей»:

бред в бездарном пересказе

автора плохих комедий.

Капля фактов — бочка грязи.

Никакой тут нет загвоздки:

этот щелкопер-мошенник

свой фонтан полонофобский

запускает ради денег.

(…)

Очень сытно жить обманом

аферисту и прохвосту.

И цветет за океаном

грязный бизнес Холокоста.

Прелестно, а рифмы-то какие… Особенно мне понравилось «прохвосту — Холокоста».

Тебя раздражают эти плевки ядом со стороны правых, задевают?

Не слишком. Каждый должен сам себе отве-тить на вопрос, кто прав — Ян Томаш Гросс или Ежи Роберт Новак[215], выпустивший изобилующую личными оскорблениями книгу «100 обманов Я. Т. Гросса в связи с еврейскими соседями и Едвабне». Так называемые издания ксендза Рыдзыка изобиловали такого рода текстами. Я вообще об этом не думал.

Но они формируют твою репутацию в обществе.

Та часть общества, которая с восторгом внимает Ежи Роберту Новаку, не является причиной моих экзистенциальных терзаний.

Несмотря на море такого рода мерзости, правда все-таки пробивается на свет. Через год после публикации «Соседей», в годовщину событий в Едвабне, там прошли торжества с участием президента Александра Квасьневского, который попросил прощения за несчастья, причиненные евреям.

От своего имени и от имени «тех поляков, чью совесть мучит то преступление». Что ты тогда почувствовал?

Это необыкновенно трогательный момент. Квасьневский произнес блестящую речь. Шевах Вайс, посол Израиля в Польше, — тоже. Его слова о том, что в Польше были разные амбары — тот, в Едвабне, где сгорели сотни евреев, и тот, где он спасся, — фундамент, на котором можно было построить прочный мост.

Но он не был построен, почему?

Прежде всего по вине католической церкви. На этом мероприятии не было никого из местных — так распорядился приходской священник. Жители Едвабне сидели по домам, подглядывая из-за занавесок за проезжавшими автобусами, — мы ехали под охраной полиции, словно это было какое-то вторжение. Ни местные власти ни католическая церковь не сдали экзамен. Где был священник Едвабне? Где был местный епископ? Где вообще было тогда Епископство?

В торжествах участвовали только два священника: Войцех Леманьский и Адам Бонецкий.

Два праведника на тысячи польских ксендзов. Как так можно? Церковь, как я уже говорил, не воспользовалась тогда отличным шансом совершить акт примирения. Проявила чудовищную слепоту.

Основой этого примирения могли стать два глубоко религиозных человека, играющие важную роль в этой истории, — раввин Бейкер и Антося Выжиковская, спасшая во