— Я, знаешь, давно решила с этим покончить, — еще тишезашептала Малгожата. — Работаю на них, а сама думаю — каждое мое задание можетстать последним. Либо они пристрелят, либо в камере задавят, если узнают меня…Нет, мне надо бежать отсюда. Ну так я и решила — будь что будет, а тебя с собойвозьму. Может, спасение твоей жизни зачтется мне. Я давно мечтала грехи своиискупить спасением чистой души! — Она возбужденно хихикнула. — Слушай меня.Сегодня ночью из соседней камеры офицеры будут бежать через подкоп. Начальствотюремное и все главные большевики об этом знают. Их выпустят, потому что срединих есть несколько красных, которые под видом офицеров должны уйти вместе сбеглецами. Их под разными предлогами из нескольких камер в эту, к офицерам,подсадили. Их задача — внедриться в белое подполье, а главное — добраться досамой Добрармии-Деникина. Кто куда, в какие войска, в какие части долженвлезть, не знаю, но они должны вредить белым как только возможно. Подробностиих заданий мне неизвестны, да меня это не слишком интересовало. Главное —другое. Тут у меня есть один приятель, коридорный надзиратель, от него мне всеи стало ведомо… Предан мне, как пес. Он как раз дежурит нынче. Побег офицерскийназначен на два часа ночи. Как только пробьет половину третьего, мой друг намдверь откроет и выпустит нас. К тому времени ни одной души в офицерской камереуже не останется. Он отведет нас в эту камеру, и мы тоже уйдем через подкоп, нарассвете будем уже далеко отсюда… Если на то будет воля божья и милость ДевыМарии… — торопливо оговорилась Малгожата.

— А потом что? — спросила я онемевшими губами.

— Ютро вечером будем у своих, коли бог даст, — прошепталаМалгожата, и меня пронзила ужасная мысль, что я разговариваю с сумасшедшей. Какэто — утром вечером?! Что она бормочет?! Но в следующее мгновение вспомнила,что «ютро» — по-польски «завтра», а «утро» у них называется словом «рано».«Ютро вечером» — стало быть, завтра вечером мы, возможно, доберемся к своим…

— Конечно, может статься, и поймают нас да убьют, но тыдолжна помнить, что я сделала все, чтобы тебя спасти, — снова послышался шепотМалгожаты.

Я слушала ее как во сне. Мне казалось, что никакому Габориоили Полю де Коку, романами которых зачитывался мой брат Петя в юности, непридумать такого поворота событий. И запоздалый страх начал трогать мою спину своимиледяными пальцами.

— Это невозможно, — почти простонала я. — Нет, я боюсь!

— Уже поздно бояться, — усмехнулась Малгожата. — Дело идет ожизни и смерти. Хочешь умереть молодой? Нет? Ну и я нет. Я себе зарок дала, чтодоживу лет до девяноста, никак не меньше. А ты, конечно, сама решай, сколькопрожить хочешь. Ну что, уйдешь со мной? Згода? Согласна?

— Згода, — слабо выдохнула я.

— Вот и добже, — прошептала Малгожата и лукаво усмехнулась:

— Только гляди, не позабудь мою камизэльку! Этого я тебе вжизни не прощу!

* * *

Строго говоря, Алена оказалась права, потому что смаскарадными костюмами у всех была страшная морока и суета. В них ни встатьтолком, ни сесть, они очень скоро сделались запорошены пылью, закапаны вином ииспачканы кремом от пирожных. Дамам было не до общения: они разглядывали другна дружке платья разных эпох и стилей, втихомолку хихикали… Иногда хихикалиочень даже громко, и Алена своими ушами услышала, как одна родственница«любезно» сказала другой родственнице, изображавшей египетскую мумию и потакому случаю обмотанной белыми тряпками с головы до ног:

— Классный костюм, шерри! Extraordinaire! У тебя такой вид,будто тебе и в самом деле пять тысяч лет до нашей эры!

Больше мумия Алене на глаза не попадалась: то ли обиделась иотбыла в свой Древний Египет, то ли поступила более разумно: размотала дурацкиетряпки и засунула их под какой-нибудь куст, благо их на огромном участкеимелось предостаточно.

А впрочем, попадались и в самом деле удачные костюмы,например, Генриха Третьего с его миньонами [10]. Генрихом нарядился, накрасивглаза и губы, навесив на себя женские серьги и ожерелья, сын хозяина дома, аминьонов старательно изображали его юные друзья — целовались с «королем»,принимали сладострастные позы, приставали к другим мужчинам… И никого, кромеАлены и Марины, это, такое впечатление, не шокировало, все помирали со смеху,когда на колени к какому-нибудь добропорядочному буржуа взбирался хорошенькиймальчик и принимался его лобзать. Французы мало того, что терпимы, — они оченьлюбят всякую игру и моментально в нее включаются, принимают все ее правила иничуть не боятся показаться в смешном свете, если правила игры того требуют.Миньоны, кажется, с большим или меньшим успехом поприставали чуть не ко всеммужчинам, обходя только невысокого, очень дерзкого парня с конским хвостом,одетого в широченные штаны до колен, чулки, туфли с загнутыми носами и колет.Морис сообщил, что его на самом деле зовут Бенедикт, он Морису кузен иизображает то ли Меркуцио, друга знаменитого Ромео, то ли Тибальда, его жесмертельного врага. Ромео не было, Джульетты — тоже, а жена Бенедикта,хорошенькая немочка, была наряжена в платье неведомой эпохи: перехваченное подгрудью, с буфами на рукавах, с прорезями ниже талии, в которых сквозили еедлинные ножки (нижних юбок она, по случаю жары и из кокетства, надевать нестала). Очень понравился Алене костюм испанской принцессы — мантилья из дорогихстаринных кружев цвета слоновой кости, настоящий черепаховый гребень вприческе, черное платье с фижмами, перчатки, костяной веер, который громкоклацал пластинами, когда «принцесса» его складывала… Лицо девушки сверху былоскрыто кружевом мантильи, снизу — кружевом вуали, и между полосами кружев светилисьтолько синие, полные нескрываемой тоски глаза. Девушка неподвижно сидела вкресле, расправив широченные юбки, к ней все постоянно подходили, улыбались,пытались заговорить, но она отмалчивалась, с нетерпением глядя на воротаусадьбы, словно кого-то ждала. Может быть, какого-нибудь опаздывающего гостя?На взгляд Алены, их и так было слишком много!

Здесь никто никого ни с кем не знакомил, все воспринималидруг друга и происходящее как должное, хотели — разговаривали, не хотели — елии пили, отдавая должное мастерству хозяйки. А та, в костюме бургундскойкрестьянки (вот такой же Сильви забыла надеть по милости своей кошки, вернее,своей русской гостьи), красная, возбужденная, носилась туда-сюда с подносами,разнося домашние яства: немыслимые канапе неведомо с чем, но определенно счем-то райским, судя по вкусу; чернослив, запеченный с сыром; домашнюю колбасу,паштеты, ну и всякое такое, чему все отдавали должное, снова и снова запиваяэту вкусноту вином, красным или белым, кому какое нравилось.