Хотя я совершенно отупела от вина и плотских утех, в моейголове оставалась одна светлая мысль о воровстве, которая не давала мне покоя;я вспомнила, что первый поход в сокровищницу Альбани еще не до конца опустошилее. Я наказала Раймонде отвлекать Олимпию и, захватив с собой Элизу, еще развернулась в кабинет, где находился секретер хозяина, отыскала ключ, и мы взяливсе, что нашли. После этого второго налета общая добыча составила полторамиллиона франков. Олимпия ничего не заметила, а вы можете себе представитьрадость моего кавалера, когда мы пришли домой, нагруженные таким богатством.Однако несколько дней спустя в дверь мою постучала Олимпия.

— Кардинала обокрали более, чем на миллион, — спорога объявила она, — это было приданое его племянницы. Не то, чтобы онподозревает тебя, Жюльетта, но так уж совпало, что ограбление и вечеринкаслучились в один и тот же день, и он почему-то думает о твоих компаньонках.Тебе ничего не известно об этом?

И вот здесь, по своей давней привычке, я обратилась к своемувоображению в поисках какого-нибудь нового злодейства, способного прикрыть то,которым я себя запятнала. Я еще раньше услышала о том, что перед самым нашимвизитом на виллу Альбани, другая его племянница, которую он преследовал своиминастойчивыми приставаниями, сбежала из дворца кардинала в страхе за своюдевственность. Я напомнила Олимпии о внезапном отъезде девушки, подчеркнув этостранное совпадение, и она быстро передала мои слова кардиналу, который, то липо слабости ума, то ли по злобе, а может быть, из слепого чувства мести,немедленно пустил всех ищеек Папского государства по следу своей племянницы.Бедную девочку схватили на границе Неаполитанского королевства в тот самыймомент, когда она пришла просить убежища в Цистериканском монастыре, оттудапрепроводили назад в Рим и бросили в темницу. Сбригани нанял свидетелей,которые свидетельствовали против нее, и оставалось только установить, что онасделала с указанными деньгами; с нашей помощью нашлись и другие очевидцы, утверждавшие,что она передала все богатство некоему неаполитанцу, который покинул Рим в тотже день, что и она, и который, как они предполагают, был ее возлюбленным… Всеэти показания настолько соответствовали друг другу, каждое из них былонастолько убедительным, а все вместе настолько неопровержимыми, что на седьмойдень суд вынес бедняжке смертный приговор. Она была обезглавлена на площадисвятого Анджело, и я имела удовольствие присутствовать на казни вместе сСбригани, который в продолжение всей торжественно-мрачной церемонии держал вмоем в??агалище три пальца.

«О, Всевышний! — с ликованием воскликнула я про себя,когда с глухим стуком опустился топор, и отрубленная голова скатилась вкорзину. — Вот как ты казнишь невинных, вот как торжествуют твои дети, которыеусердно и верно служат тебе в этом мире, чья красота и справедливость являетсяотражением твоей сущности. Я обокрала кардинала, его племянница, к которой онвоспылал преступной страстью, сбежала от него, предупредив тем самым большойгрех, и вот в качестве награды за свое преступление я купаюсь в спазмахвосторга, она же погибает на эшафоте. О, Святейшее и ВеличественнейшееСущество! Вот, стало быть, каковы твои пути неисповедимые, которыми ты своейлюбящей рукой ведешь нас, смертных, — действительно есть за чтобоготворить тебя!» Несмотря на все свои безумства, я продолжала с вожделениемдумать об очаровательной герцогине Грийо. Ей было не более двадцати лет, ипоследние восемнадцать месяцев она находилась в законном браке сшестидесятилетним человеком, которого презирала и ненавидела; ее звали Онорина,и в смысле уз плоти она была также далека от старого сатира, как и в тот день,когда мать вытащила ее из монастыря Святой Урсулы в Болонье, чтобы выдать занего. Я не думаю, что герцог не предпринимал никаких попыток и усилийподобраться к телу юной супруги, но все они были безуспешными. До тех пор язаходила к герцогине всего лишь два раза — первым был визит вежливости, когда явручила свои рекомендательные письма, второй раз я пришла, чтобы снова вкуситьнеизъяснимое удовольствие от ее общества. В третий раз я была настроена самымрешительным образом, намереваясь объявить ей о своей страсти и удовлетворитьее, невзирая на все препятствия, которые могла воздвигнуть между нами еедобропорядочность.

Я предстала перед ней в одном из тех умопомрачительныхтуалетов, которые просто не могут не соблазнить и не растопить самое ледяноесердце. Мне с самого начала улыбалась удача — я застала прелестницу одну. Послепервых комплиментов я вложила всю свою страсть в пламенные взгляды, но добычаускользнула от меня, укрывшись под панцирем скромности. Тогда на смену взглядампришли панегирики и кокетство; взявши герцогиню за одну руку, я воскликнула:

— Знаете, прелесть моя, если есть Бог на свете и еслион справедлив, тогда вы, конечно же, самая счастливая женщина в мире, ибо вы,без сомнения, самая прекрасная.

— Это говорит ваша снисходительность, а я смотрю насебя беспристрастно.

— О, мадам, сама беспристрастность требует, чтобы всебоги предоставили вам свои алтари, ведь та, кто восхищает вселенную, должнапребывать в самом роскошном храме.

Я взяла ее за руку, крепко сжала ее и начала покрыватьпоцелуями.

— Зачем вы льстите мне? — спросила Онорина, и наее щеках выступила краска.

— Потому что я без ума от вас.

— Но… разве может женщина влюбиться в женщину?

— Почему же нет? Чем она чувствительнее, тем большеспособна оценить и понять красоту будь то в мужском или в женском обличий.Мудрые женщины остерегаются связей с мужчинами, связей, сопряженных сопасностью… между тем они могут поддерживать друг с другом такие сладострастныеотношения. Милая моя Онорина — я буду называть вас просто Онорина — разве немогу я сделаться вашей близкой подругой, вашей возлюбленной, ващим любовником?

— Вы сошли с ума, несчастная! — возмутилаеьгерцогиня. — Вы всерьез полагаете, что можете стать тем, что вы еейчасупомянули?

— Я уверина в этом. — И я крепко прижала ее ксвоей пылающей груди, — Да, да, радость моя, и больше всего я жажду бытьвашим любовником, если вы пустите меня в свое сердце.

Мой раскаленный язык проскользнул ей в рот. Оноринабезропотно приняла первый поцелуй любви, а на второй ответила сама любовь,самый нежный, самый сладостный язычок затрепетал на моих пылающих губах инастойчиво проник между ними. Мое нахальство возрастало; я сняла покровы,прикрывающие прекраснейшую в мире грудь, и осыпала ее страстными ласками, мойликующий язык ласкал розовые сосочки, а дрожащие руки блуждали по алебастровойкоже. И Онорина сдалась перед этим бурным натиском: ее большие голубые глазанаполнились вначале живым интересом, потом в них загорелись огоньки и появилисьслезы восторга, а я, как вакханка, обезумевшая, опьяневшая от вожделения,будучи не в силах ни остановиться, ни ускорить ласки, передавала ей весь жар,весь пыл сжигавший меня.

— Что вы делаете? — простонала Онорина. — Вызабыли, что мы принадлежим к одному полу?