как, – сказала она, оглаживая его по плешивой голове, – ни тогда ничего не вышло, ни сейчас.

Он поставил чемодан, судя по стуку об пол, крайне тяжелый, скинул неподъемные мешки. Скупо, по-стариковски, обнял Пелагею, зарыл в ее щеку свой острый нос.

– Плачешь? – спросила она тихо, почувствовав своими морщинами горячую влагу.

– Плачу, – всхлипнул он, – вся жизнь наперекосяк. Хотел как лучше… Жену потерял, тебя вот не уберег…

– Да за меня не переживай. Меня тут, вишь, сколько мужиков берегут. Храни тебя Бог. – Батутовна отстранила агронома и размашисто перекрестила: – А теперь езжай, пока не передумал. Пиши, в этом, в как его – в ВК. Андрюшка мне страничку сделал. Он как увидит, что ты написал, – все мне доложит.

Красавцев сунул в руку Даниле пачку пятитысячных, дед суетливо спрятал ее во внутренний карман пиджака, накинул дубленку, подаренную генералом, надел новую шапку из овчины, совсем не ношенные Андрюшины берцы на меху, накинул на плечо мешки, взял чемодан и вышел на крыльцо, хлопнув дверью.

– Может, его проводить? – спросил Хуан.

– Свят, свят, свят, не дай бог, вернется! – замахала руками Батутовна. – Полтора года прожил, вон какие мешки насобирал. Что в них – поди отгадай. Скатертью дорога…

* * *

И все-таки у Данилы Константиновича оказался один провожатый – любопытное солнце. На этот раз мартовское, закатное. Оно проложило бордовую дорожку по тающему волжскому льду, будто указывая катеру на воздушной подушке, куда держать путь.

Агроном вошел в маленький салон, сел у окошечка и уставился на опасную, с темными пятнами реку. Волга его пугала, гнала, выдворяла из своих пределов. Это была другая река. Не та, что встретила его летом. Не та, какую он помнил зимой. Жизнь виделась чистым холстом, на котором он, буддист Данила, снова рисовал водой. Не ради результата, а только во имя процесса. А процесс был – новый дом, новые люди, новые ощущения, новые шмотки, новая челюсть…

Старик улыбнулся во весь рот, и солнце сквозь проталину на потном рисунке иллюминатора скользнуло по керамическим зубам перламутрово-розовым фломастером.

Часть 3

Глава 23

Вертухай

– Так я много о тебе не знаю? – Хуан с Анатолем, как всегда, коротали зимние вечера за бутылью самодельного вина в непрогретом доме испанца.

– Да я сам многого о себе не знаю, – отвечал генерал. – Иногда не понимаешь, почему тебе был послан именно этот преступник, а не иной. Почему одного ты просто чуешь, как лис чует мышь под снегом, а логику другого не можешь понять никак.

– Выходит, Рафаил, в честь которого вы, русские, назвали ни в чем не повинный остров, твой знакомый? Ты его упек в тюрьму?

– Я… – Красавцев чесал ногой в шерстяном носке пузо дремавшего Хосе. – Только вот выяснилось, что если б не это чудовище, я не женился бы на Олеське.

– Да ладно…

– А связующим звеном между нами стал ее отец – муж Батутовны…

– Он же давно как помер, когда вы познакомились!

– Вот такая херня, брат! И еще невообразимее – истоком всей истории оказался мой отец!

– Вечер перестает быть томным, так у вас говорят? – Хуан подпер подбородок кулаком и приготовился к интеллектуальной закуске под виноградное пойло самого загадочного генерала в его жизни.

* * *

Работая надзирателем, Алтан Оболенский испытывал целую гамму эмоций. Это и превосходство над теми, у кого не дрогнула рука всадить нож в спину себе подобного или задушить его проводом. И чувство страха, что сейчас в автозаке [14] начнется бунт, а его порежут на мелкие кусочки. И зависть к людям, которые смогли угодить собственным Бесам, дали им волю, напоили кровью, накормили человеческим мясом. В общем, Алтан ненавидел зэков и одновременно бескрайне их уважал.

В тот год он часто в составе конвойной роты сопровождал одних и тех же заключенных – возил из колонии на стройку жилого комплекса и обратно. В компании из десяти зэков был один – узкоглазый, но с огромными черными зрачками; покрытый рытвинами оспин, как рваным одеялом; беззубый, кашляющий кровавыми сгустками. Страшный настолько, что Бес Алтана под его взглядом становился маленьким Бесенком и просился на ручки. А смотрел узкоглазый на него часто и пристально, будто пытаясь на расстоянии установить контакт, передать какую-то мысль.

В один момент, из клетки внутри крытого грузовика, он вытянул руку и бросил в сторону Оболенского заслюнявленную, свернутую в трубочку бумажку. Алтан, сидящий по другую сторону решетки, поднял ее и оскалил зубы.

– Ты это, вертухай… ты – особенный, – прохрипел в его сторону зэк, срываясь на кашель и сплевывая кровь. – Я ж следак бывший, я людей читаю, как тетрадки.

Алтан задрожал и повернул ствол в сторону узкоглазого.

– Да брось, ты скоро уйдешь с этой работы, я чую… А мне отсюда не уйти… Сын у меня есть, пятнадцати лет. Маляву я ему написал, понимаешь? Несколько слов сыну. Найди его, передай. Раф Икарович Баилов его зовут. А жену – Аня. Жене на глаза не попадайся. Лично в руки сыну. И я на том свете тебя отблагодарю. Вот увидишь…

Оболенский сам не понял, как взял из рук зека брошенную бумажку и опустил себе в карман. Конвоир-напарник сделал вид, что ничего не слышал – не видел, уткнулся глазами в пол.

Алтан трясся от страха, с одной стороны, а с другой – ликовал, будто с ним поговорил сам Дьявол. Сам Дьявол с его, Алтановым, Бесом.

Перед воротами колонии с колючей проволоки рубильником сняли ток, грузовик заехал на территорию, зэков развели по баракам, и больше Оболенский своего кашляющего беззубого Дьявола не видел.

Алтан действительно вскоре уволился из тюремных надзирателей и по воле жены пошел учиться на механика. Он долго пытался разыскать этого парнишку, отправлял запросы во все службы и наконец через приятеля в колонии узнал, где живет семья Икара Баилова. Оказалось – недалеко от зоны, на окраине того же Оболтова.

Заключенный и вправду оказался столичным гэбистом, а как его этапировали – надо же, за убийство арестованного! – жена двинулась следом, чтобы быть поближе. Но увиделась с ним лишь один раз. Икар был найден повешенным на решетке в камере, сделал удавку из разорванной робы. Говорят, у него был туберкулез на последней стадии и Баилов облегчил свой уход.

Оболенский долго мучился желанием распечатать заклеенную слюной бумажку, но так и не решился. Несколько раз подходил к двухэтажному дому, где жила семья Баилова, из-за угла видел его статную, очень красивую лицом жену в черном платке и высокого худого подростка – Рафа, которого, держась на расстоянии, провожал до школы. Выяснил, что по пятницам парень возвращается с уроков один, без друзей, и наконец решил к нему подойти.

Но не успел – умер. Точнее, был убит своей женой Пелагеей. Накануне во сне пришел к нему Икар Баилов, с кровавым следом от удавки,