– А что дальше было?

– Поговорили, тот из милиции ничего не записывал, такмой покойный муж захотел, ну и ушел следователь. А вечером мужа убили, прямовозле подъезда.

– Значит, кто-то из преступников узнал о егопоказаниях? – предположила я.

– Не знаю, – нахмурилась женщина. – Может, иузнал. Но не от Ивана моего. Говорю, хоть и пьяница был, царство ему небесное,но человек осторожный, жизнь научила.

– А следователя этого вы помните? Фамилию, имя или каквыглядел?

– Конечно, помню. Слава богу, на память пока нежалуюсь. Фамилия его Дерин. Всеволод Павлович. Молодой совсем, симпатичный,волосы светлые… и вежливый очень, все по имени-отчеству меня… разговаривалласково… Иуда, прости господи, – совершенно неожиданно закончила она, а я,кажется, даже глаза вытаращила.

– Но вы ведь не допускаете мысли, что он как-топричастен к убийству вашего мужа? – растерялась я.

Женщина невесело усмехнулась:

– Я любую мысль допустить могу: детдомовская я, изсемьи врагов народа. Небось слышали, что это такое?

– Слышала.

– Так-то вот. – Она поднялась и поставила на плитучайник. – Следователь ласковый был, Дерин этот, ничего не скажу… Но велелмне нос не высовывать, не так сказал, конечно, но я слова-то давно выучиласьпонимать. Ясно стало, рот откроешь – и тебе по башке дадут. Вот так-то. Я пошлак знакомой своей, мы с одного детдома, на фабрике вместе работали и жилирядышком. Посидели, подумали и решили, что помалкивать надо. И ей, и мне.

– А ей о чем? – удивилась я.

– Так она тоже убийство видела, то есть не убийство, ачеловека… убийцу.

– Того, кто тех шестерых расстрелял? – спросила я.

– Нет. Художника в ее доме убили. Из пистолета. А онавидела, как из его квартиры мужчина вышел.

– Она что-то услышала и захотела узнать, в чемдело? – почти не дыша, спросила я.

– Ничего она не хотела, – махнула рукойженщина. – Кошку выпускала, а тут как бабахнет, ну она к глазку-то исунулась. А он как раз и вышел из квартиры, дверь-то прямо напротив. Когда кней из милиции-то пришли, она испугалась, говорит, ничего не видела да неслышала. А потом из газеты узнала, поймали одного за это убийство. Только изквартиры не он выходил. Женя переживать начала, мол, невинного человека втюрьму посадят, идти в милицию хотела… а тут с моим случилось, убили то есть… Яей сказала: «Женя, безвинный или нет, только арестованный – бандит, вот пусть втюрьме и сидит. А ты сунешься да, как мой, по голове получишь или похуже что.Правду на земле искать – только здоровье терять, кому и знать, как не нам стобой. Молчать надо, пусть без нас разбираются…»

Я смотрела на эту женщину и боялась, что упаду в обморок.Если бы не она… если бы неведомая Женя тогда сообщила в милицию… Господи боже,Илья был бы сейчас со мной… «Старая ведьма, – мысленно шипела я. –Проклятая старая ведьма…» И вдруг поняла, что настоящей ненависти к ней неиспытываю. Передо мной была несчастная женщина, вряд ли она могла припомнитьхоть несколько светлых дней в своей жизни. Грех ненавидеть ее за то, что онатак боялась, тем более после того, что случилось с ее мужем.

Однако эта кухня, грязная и нищая, и сама хозяйка стали дляменя невыносимы. Мне захотелось побыстрее оказаться на свежем воздухе.

– Подруга ваша по прежнему адресу живет? –спросила я.

– Живет. Только болеет очень. Я ее недавно навещала,так она опять историю эту вспомнила. Говорит, на том свете с меня спросят зато, что позволила человеку ни за что в тюрьму сесть. Она верующая…

– А вы?

– А я ни в черта, ни в бога не верю – никому мы не нужны.Не живем, а так, горе мыкаем до самой гробовой доски.

Я поднялась и сказала:

– Спасибо вам за беседу…

– А вы-то зачем приходили? – всполошилась женщина.

– Хочу написать очерк о жизни пенсионеров, – беззазрения совести соврала я. – Из тех, что вынуждены довольствоватьсятолько пенсией. Узнала в ЖКО несколько адресов, вот и собираю материал.

– Напишите, – кивнула женщина. – У меняпенсия двести шестьдесят рублей, вот пусть научат, как на нее прожить, если заквартиру плачу пятьдесят. Хоть толку от газет не очень много, может, у когосовесть пробудится…

Я согласно кивнула и пошла к двери.

– Вам с Прасковьей Ивановной лучше поговорить, –заторопилась хозяйка. – Из пятьдесят восьмой квартиры. Она вам много чегорасскажет, женщина грамотная…

– Спасибо. Возможно, я к ней завтра зайду, а сегоднямне уже некогда. – Я торопливо простилась и стала спускаться вниз, ускоряяшаги, под конец уже бежала.

Села в машину, сдавила виски и попыталась успокоиться. Ильяне убивал, и этому есть свидетель – билось в мозгу. Конечно, не убивал… разве ясомневалась в этом? Зачем ему было убивать? Ревность? О такой чепухе всерьездумать не хотелось. А что еще? Убийство без повода… Но ведь кто-то егосовершил? Кто и за что убил Андрея? Что я вообще знаю о его жизни? Ничего. Есличестно, его жизнь интересовала меня мало. Обыкновенный парень, много пил,считал себя непризнанным гением, болтался по друзьям и пивнушкам, время отвремени окунался с головой в работу, и тогда на свет божий появлялись портретынаподобие моего. На жизнь зарабатывал теми же портретами, которые предпочиталделать с фотографий. Хлопот меньше, и заказчики довольны. Деньги у него почтивсегда имелись, и в долг ему давали охотно, Андрей был честен и крайнещепетилен в денежных вопросах. Не знаю, насколько его вера в свою гениальностьбыла искренна, но даже малейшей критики он совершенно не выносил. Один раз яприсутствовала при очень неприятной сцене. В его студии собрались несколькочеловек, вроде бы ожидалась какая-то выставка, и Андрей показывал свои картины.

– Это портрет? – спросил один из гостей, ткнувпальцем в картину. – Это, Андрюша, фантик от конфет. Чем и советуюзаняться. Говорят, платят прилично.

Андрей матерно заорал и кинулся на обидчика с кулаками. Сбольшим трудом удалось их растащить, гость, смеясь, покинул студию, пожелавнапоследок:

– Андрюша, на конфетную фабрику…

О Моцарте и Сальери я, конечно, слышала, но Андрей явно небыл Моцартом. В идею о том, что кто-то решил расправиться с ним из-за любви кискусству, как-то не верилось. Грабить в студии совершенно нечего, Андрей небедствовал, но больших денег не имел, к тому же ничто в студии не указывало наограбление.