– Расскажите, пожалуйста, что тогда произошло? –попросила я.

– Кошку я выпускала, замучила, стерва. Сидела возледвери, «мяу» да «мяу», вот и поплелась среди ночи. Только дверь открыла, ивдруг выстрел. Сначала я не поняла, что это, а потом второй раз ухнуло, точно,говорю, выстрел. Два раза то есть. Я ни жива ни мертва дверь свою захлопнула иточно к полу приросла, шагу ступить не могу, а сама в глазок… Андрюшина дверьраспахнулась, и этот вышел…

– Вы его раньше видели, до той ночи?

– Нет. Вот тебя видела и мужа твоего тоже… Много тут уАндрея всякого народа перебывало, может, и этот был, но я его не помню.Высокий, волосы темные, красивый такой…

– А узнать вы его смогли бы?

– По фотографии, что ли? Может, и смогла бы… Не знаю.Испугалась я тогда, а ну, думаю, как меня заметит… ведь стреляли же… А онбыстро к лестнице – и исчез. Утром по квартирам ходили, из милиции, ифотографию вашего мужа показывали… Я и сказала, мол, раньше видела, а в ту ночьне видела ничего. А вот услышала выстрелы да испугалась.

– Понятно, – кусая губы, заметила я. – Абольше никто из соседей этого человека не видел?

– Может, видели, да помалкивали, как я. Кому же охотасо всем этим связываться… Опять же страшно. А у вас что, есть на примете какойчеловек, ну, чтоб на него подумать? – хитро спросила тетя Женя, а яулыбнулась.

– Нет у меня такого человека, а жаль…

– Да уж… Хотя мужу вашему толку от этого немного, колии так на днях освободится. Годов-то не вернуть, как ни крути.

– Что верно, то верно, – пришлось согласитьсямне. – Тетя Женя, – решилась попросить я. – Можно я к вам ещеприду… если вдруг появится у меня такой человек?

– Приходите, – кивнула она. – Надо будет, и вмилиции расскажу, как все было. Пять лет назад рассказать бы надо, но… лучшепоздно, чем никогда.

– Спасибо вам. – Я поднялась и пошла к двери.

– За что? – удивилась она и крикнула: – Ванюшка,проводи тетю!

Мальчишка выскочил из соседней комнаты и открыл мне входнуюдверь.

Если бы пять лет назад… Не думать об этом, а то начнешь вытьв голос. Ничего не изменишь, сейчас важно найти того, кто все это устроил.

Покидая двор, я вновь вернулась мыслями к Андрею. А что,если мне только казалось, что он безобидный пьяница и хвастун? Что я вообще онем знаю? Во время сеансов, пока он писал мой портрет, мы много говорили, но восновном о литературе, об искусстве. Андрей любил изображать из себя лектора,хмурил брови, напускал на лицо важность и вещал профессорским тоном. Наблюдатьза ним было забавно. Иногда ему приходила охота пофилософствовать, и онвысказывал различные идеи, которые часто противоречили одна другой, но его этоне смущало. Если я указывала на такое несоответствие, Андрей начинал сердитьсяи заявлял, что существует свобода воли, он волен сегодня думать одно, а завтрадругое и ничего плохого здесь не видит. В общем-то, я тоже не видела, потомучто никогда серьезно не относилась ни к нему самому, ни к тому, что он говорил.Сам Андрей интересовал меня мало. Мне нравились некоторые из егодрузей-художников, поговорить с ними было интересно, и я любила бывать в его студии.Возможно, будь я внимательнее к Андрею, трагедии бы не произошло… хотя, какзнать. Кажется, я стала пессимисткой. Забавно…

Я не сразу сообразила, куда еду, и только когда свернула сулицы Горького на узкую улочку с односторонним движением и милым названиемИльинская Покатая, поняла, что направляюсь к Александру Гаврилову, человеку,который дружил с Андреем со школьных времен и должен был знать его оченьхорошо.

Гаврилов в отличие от Андрея был настоящим художником, хотяАндрей утверждал, что тому просто везло. К тридцати пяти годам он стал довольноизвестен и отнюдь не бедствовал. Пару месяцев назад у него прошла персональнаявыставка в Доме искусств, я ее посетила, правда, самого Гаврилова тогда невстретила.

Хоть и не виделись мы давно, но на доброжелательный прием явсе-таки рассчитывала, некогда у нас сложились очень хорошие отношения.

Гаврилов работал семь-восемь часов в день, обычно с утра ичасов до трех, в это время скорее всего свободен, хотя мог отсутствовать дома,в этом случае мой приезд оказался бы напрасным.

Я поднялась на крыльцо с коваными перилами и симпатичнымфонарем у входа и нажала кнопку звонка. Ждать пришлось недолго, дверьраспахнулась, и я увидела юную красотку в коротком сарафане. Она улыбнулась испросила:

– Вам назначили?

– Боюсь, что нет, – ответила я. – Я бы хотелапоговорить с Александром Анатольевичем, если это возможно. Моя фамилияВерховцева…

– Заходите, я сейчас узнаю…

Я оказалась в просторном холле, а девушка стала торопливоподниматься по лестнице на второй этаж.

Я огляделась и даже присвистнула: дела Гаврилова явно шли вгору. Старый купеческий особняк ему достался по наследству, весь первый этажзанимала когда-то его бабушка. На втором этаже жили две одинокие старушки.Удобства в доме отсутствовали, и бабули очень тяготились этим. Вступив вовладение первым этажом, Гаврилов продал свою квартиру, купил в новом районе двеоднокомнатные и переселил в них соседок-пенсионерок. Старушки осталисьдовольны, а художник получил купеческий дом в свое полное распоряжение.

Второй этаж был чуть меньше первого, сломав наверху всеперегородки,

Гаврилов устроил там прекрасную студию. После чего деньги унего кончились, и первый этаж оставался таким же, каким был при его бабушке.Старые обои в цветочек, мебель пятидесятых годов…

Теперь холл поражал дорогой отделкой, огромным ковром ихрустальной люстрой. Да, многое изменилось за эти пять лет.

– Привет, – услышала я, а повернувшись, увидела,как Гаврилов спускается по лестнице.

– Здравствуй. – Я улыбнулась и пошла емунавстречу. – Ты работал?

– Нет. Валялся на диване и читал о жизни Леонардо.Очень поучительно, скажу я тебе. Но если бы даже и работал, по случаю твоеговизита с радостью бы забросил все. Сто лет не виделись, да?

– Лет пять, – поправила я. – О делах неспрашиваю. Судя по всему, они в порядке.

– Не жалуюсь. Что называется, попал в струю. Хорошо этоили плохо для художника – еще вопрос, но хорошо жить мне нравится. Хочешь,поднимемся в студию?

– С удовольствием, – согласилась я.

Студия осталась прежней, просторной, светлой, широкие окнабез занавесок, картины…