бы он умер, Даньчжэнь остался бы без гробовщика. Все врачи в здравпункте говорили, что у Кривого Ли было сильное сотрясение мозга и он находился в тяжелой коме, сознание полностью покинуло его, и он определенно больше не очнется. Однако пробудил его восьмибалльный тайфун. Очнувшись, он бранил тайфун, сказав, что тот переворошил ему все внутренности, причиняя боль и доводя до белого каления. Но в итоге он разве что ослеп на левый глаз и стал относиться к деньгам более серьезно. Он признавал только деньги, а не людей. Если денег было недостаточно, то независимо от того, насколько особой была ситуация, независимо от того, кто умолял, он скорее разломал бы гроб, чем позволил бы унести его из лавки.

В прошлом году Лао Дай из лавки серебряных украшений от своей хвори смертельной уже едва дышал, вот-вот дух готов был испустить. Его дети и внуки стали готовиться к похоронам. Но когда налетел тайфун, он внезапно встал с больного ложа, сел за стол как ни в чем не бывало и с воодушевлением взялся за работу, смастерив пару изысканных серебряных сережек для Дин Мэйлин из кредитного кооператива. Только спустя два месяца после отступления тайфуна он увял, как сдувшаяся подушка безопасности, упал на землю и испустил дух.

Иногда тайфуны приносят вести о смерти. Сунь Ну, цирюльник в государственной общественной парикмахерской, стал штатным государственным работником, заступив на должность отца. Его отец пользовался в Даньчжэне хорошей репутацией, но Сунь Ну не отличался сыновней почтительностью, поэтому, хотя головы он брил лучше всех в городе, жители не желали у него бриться. Только деревенские, не знавшие всей подоплеки, усаживались перед его рабочим креслом. Некоторые клиенты, узнав, что он и есть тот печально известный непочтительный сын, прерывали бритье на середине и в гневе удалялись. Отец Сунь Ну рано потерял жену и один воспитывал ребенка. После выхода на пенсию он жил в деревне Чантанцунь, недалеко от города, в доме из кирпича и черепицы, пять лет был прикован к постели болезнью, и ухаживали за ним соседи. Сунь Ну ни разу не вернулся навестить своего старого отца. Причина в том, что тот не был ему родным отцом.

– Он один тебя на ноги поставил, и все еще не родной тебе отец? Тогда кто тебе родной отец? – спросил как-то Жун Яо Сунь Ну.

– Это мать мою спрашивать надо, – отвечал Сунь Ну.

Жун Яо разозлился, схватил лопату и пошел вверх по хребту Уялин, чтобы разрыть могилу матери Сунь Ну: пусть-ка тайфун разбудит то, что от нее осталось, и она сама скажет Сунь Ну, кто же был его родным отцом. Глядя на кости своей матери, Сунь Ну не издал ни звука. Жун Яо поднял было лопату, чтобы одним ударом ухлопать Сунь Ну и там же и прикопать. Но Сунь Ну сказал, что нужно подождать, ведь тайфун еще не пришел. Жун Яо положил лопату и ответил:

– Что ж, подождем.

Все в городе понимали, что Сунь Ну ждал тайфуна, чтобы тот снес дом, который похоронил бы его отца. В прошлом году тайфун пришел, посреди ночи вынес прочную дверь комнаты Сунь Ну, разнося по комнате смрад. Вонь била прямо ему в лицо, волна за волной, не давая спасу. Сунь Ну принюхался и понял, что это был запах его отца, запах мертвеца. Несмотря на дождь и ветер, он бросился домой и обнаружил, что отец наконец умер в своей постели, залитый фекалиями и мочой, а дом ходит ходуном и вот-вот рухнет. Не слушая уговоров соседей, Сунь Ну вошел в комнату, опустился на колени и тщательно выбрил голову отца, пока она не заблестела. Обрив ему голову, он пошел закрыть дверь, а затем вернулся к отцу. Соседи говорили, что налетел порыв ветра… Они увидели бесчисленное количество черных рук, спрятанных внутри ветра, которые рушили дом и хоронили отца и сына вместе. Спасать их было поздно, да и некому было спасать. Сейчас дом превратился в заросшую травой могилу.

Когда Чжао Чжунго заорал, Жун Чуньтянь и остальные застыли как вкопанные. Они растерянно переглядывались, не зная, что делать.

Чжао Чжунго откинулся назад, развернулся и, с бешенством колотя по колесу коляски, выругался:

– Все вы тут выблядки!

От гнева лицо Чжао Чжунго исказилось, как у разъяренной дикой собаки, готовой наброситься на них в любой момент.

Жун Чуньтянь отступил назад, махнул нам рукой и громко сказал:

– Пошли!

Я последовала за Жун Чуньтянем и остальными в переулок Гуаньиньган. Крики Хай Куй были слышны издалека. Мы друг за дружкой вошли внутрь. На творившееся там невозможно было смотреть без ужаса. На повороте лестницы жирное тело Хай Куй намертво придавило Жун Яо, верхняя часть ее одежды свалилась, и два гигантских шара из плоти на ее груди выпали наружу. Очевидно, Жун Яо тащил Хай Куй на спине вверх по лестнице, но его раздавило ее весом. Каждый год во время тайфуна первый этаж ее дома заливало водой, и, если ее не поднять на второй этаж, то она может утонуть. Хай Куй навернулась тоже неслабо, ударившись лбом до крови. Жун Чуньтяню было неудобно ступать, он не мог подняться по лестнице, так что, стоя внизу, командовал Жун Сятянем и Жун Цютянем, чтобы они передвинули Хай Куй. Стоило Жун Сятяню коснуться ее руки, как она пронзительно заверещала, напугав его. Правая рука Хай Куй была вывихнута, а левая – зажата под телом Жун Яо, так что пошевелиться было невозможно. Жун Цютянь, сложив руки на груди, рассматривал эту картину и размышлял, как убрать Хай Куй. Сморчок Хэ все поторапливал нас сделать что-нибудь, а не то Жун Яо скоро конец настанет. Жун Яо еще дышал, бессильно стонал и беспомощно трепыхался. Жун Дунтянь схватил Хай Куй за ступню и попытался оттащить. Но она не сдвинулась ни на волосок. Жун Дунтянь не сдавался, обхватил лодыжку Хай Куй и изо всех сил потянул. Его руки, измазанные в лягушачьей крови, были слишком скользкими, чтобы ухватиться достаточно крепко, да и сил он приложил чрезмерно, в результате чего с воплем скатился вниз по лестнице. К счастью, он не ушибся, быстро встал на ноги, обругал Хай Куй, увидел, что я безучастна, и попенял, что я не помогла ему. Вслед за этим мы с ним обхватили каждый по ноге Хай Куй и попытались оттащить ее. Но наших сил было далеко не достаточно, чтобы сдвинуть с места этого бегемота, и, поднатужившись пару раз, мы совсем выдохлись. Жун Чуньтянь взобрался наверх, прижавшись к стене, отругал меня и Жун Дунтяня за глупость и бестолковость и