собакам, или бросить нас в Даньхэ на корм рыбам, или столкнуть в воду во время наводнения, чтобы мы утонули, или похоронить нас заживо… Однажды он толкнул Жун Сятяня на разделочную доску и занес руку с ножом, чуть было не покрошил его, напугав меня до смерти.

Однажды во время тайфуна, за то, что Жун Цютянь украл еду у нищего, Жун Яо привязал его к вершине высокого эвкалипта. Жун Цютянь стал бременем для дерева и объектом повышенного интереса для тайфуна, и эти двое общими усилиями собирались отшвырнуть его на сто восемь тысяч ли. Но Жун Цютянь был похож на соплю, которую никак не стряхнуть с руки. Тайфун сделал все, что было в его силах, и эвкалипт выбился из сил, а Жун Цютянь все еще накрепко прилипал к дереву. Всего за одну ночь Жун Цютянь, казалось, пережил сотню лет и сотню раз умирал на дереве, но с тех пор он больше не боялся тайфуна. Когда тайфун налетал, другие прятали головы, а ему нравилось бежать против ветра с безумным звериным оскалом, с криком, изгоняющим тайфун из Даньчжэня.

В другой раз Жун Дунтянь пролез в продовольственный пункт через окно и украл свиную голову. Мы плотнехонько закрыли двери и окна и приготовились сварить и съесть ее. Мы круглый год не знали вкуса мяса, и если не умирали от голода, то уже, считай, объедались. Но аромат мяса лился из трещин в черепице и щелей в стенах, вызывая бунт в носах и на языках во всем городе. Люди с продуктовой станции пошли по ароматной путеводной нити и быстро схватили нас. Они вытащили свиную голову из кастрюли и вылили бульон. Жун Дунтянь в отчаянии обхватил обжигающую свиную голову обеими руками и изо всех сил вгрызся в нее. Как ни тянули его люди с продуктовой станции, он вцепился в свиную голову зубами и не разжимал челюстей. Тут как раз вернулся Жун Яо, он схватил толстое полено и обрушил его на голову Жун Дунтяня. Тот наконец разжал челюсти и без сознания упал на землю. Люди с продуктовой станции вытащили кусок мяса у него изо рта, подобрали свиную голову и ушли.

Однажды вечером, глянув в зеркало, я увидела, что превратилась в злобную ведьму с растрепанными волосами, синим лицом и острыми клыками. Я так испугалась, что выбежала на улицу и с визгом металась там. Однажды утром в древнем зеркале ни с того ни с сего появилась красивая и ласковая женщина, она мягким голосом позвала меня по имени. Я не испугалась, а осторожно спросила ее: «Кто ты?» Она ответила, что она моя мать и собирается отвести меня туда, где достаточно еды и одежды. Она протянула мне правую руку. Я протянула к ней левую, чтобы попасть в зеркало и последовать за ней. Жун Яо проходил мимо и увидел, что я веду себя странно. Не дожидаясь расспросов, я сама рассказала ему правду. А он и впрямь захотел отправить меня в сунчжэньский дурдом или даже утопить в реке Даньхэ. К счастью, его остановила Хай Куй, которая объяснила, что моя странность вызвана не одержимостью злым духом и не психическим заболеванием, а всего лишь голодом. Я умирала от голода, и у меня случились галлюцинации, поэтому нужно выпить чашку яичного супа, и мне станет лучше. Жун Яо промаялся всю ночь, не зная, где взять яйцо размером с большой палец. Выпив яичный суп, я действительно почувствовала себя лучше. Возможно, потому, что яйцо разозлило его, Жун Яо вдребезги разбил зеркало, оставшееся еще от бабки.

Мы не знали, сколько брани и побоев перетерпели, мы к ним привыкли. В то время мы были готовы к тому, что нас в любой момент могут разорвать на куски. Мы все считали Жун Яо врагом. Хотя позже он бросил пить и перестал ругать и избивать нас, наши кости и кровь были полны ненависти к нему. Конечно, чтобы прокормить нас, ему приходилось добывать корм для нас с утра до ночи, как собаке. Неважно, каким способом, но все, что можно было положить в рот, он приносил нам. Чтобы дать нам почувствовать давно забытый вкус мяса, он под покровом ночи ходил в мясную лавку и ножом соскребал «налет» со стола для разделки и готовил нам «бульон». Вкус внезапно оказался превосходным. Но мясник заметил, что стол для разделки становится все тоньше и тоньше, и наконец поймал Жун Яо. А тот захотел сделать ему новый стол, только бы и дальше соскребать для нас налет. Он считал, что впитавший мясной запах налет и есть мясо. Этот бывший главный повар в семье землевладельца был не в состоянии приготовить для нас сытную еду и тратил очень много времени на поиски пропитания. Он занимал и то и се, снова и снова навязчиво побирался, переходя от двери к двери, и даже воровал, когда люди не обращали внимания, среди ночи ходил в поля, чтобы украсть еду. Таким постыдным деяниям не было числа, и в Даньчжэне все прекрасно об этом знали, отчего не раз избивали Жун Яо, ошибочно приняв его за грабителя. Но он никогда не признавался в воровстве, потому что в Даньчжэне оно считалось более постыдным, чем проституция. Мы были потрясены тем обстоятельством, что Жун Яо скорее сам ел бы дерьмо, чем позволил нам умереть с голоду. Более того, он и правда его ел, сам. Во время «культурной революции» его как недобитка бандитской армии снова и снова подвергали критике и даже собрались отволочь в уезд, чтобы публично расстрелять в качестве отрицательного примера. Но когда его в очередной раз пришли арестовывать, то обнаружили, что Жун Яо стоит на коленях и ест дерьмо. Он держал в ладонях кучку горячего собачьего дерьма, как будто паровые булочки, ел с аппетитом, улыбаясь тем, кто пришел по его душу, да еще и зорко стерег дерьмо, чтобы не отобрали. Эти люди беспомощно смотрели, как он съел эту кучу дерьма, а потом начал ковыряться во рту пальцами. Сцена была настолько отвратительной, что их вывернуло наизнанку. Критиковать сумасшедшего не имело смысла, на него даже лишнюю пулю зря тратить не стоило. Днем он прикидывался безумным, а ночью вновь обретал ясность ума и всеми средствами пытался найти для нас еду. Секрет, который до сих пор никому не известен, – наш общий секрет. Каждую ночь Жун Яо использовал свой опыт рытья траншей, чтобы прорыть туннель в бамбуковом лесу за нашим домом. Он все копал и копал, и уже докопал до птичьих рядов. Если бы не