– Ох, уж эти вечно занятые родители, – спрашивала: – Ника, ты ключ не потеряла?

– На шее висит, под формой, – докладывала ученица.

– Беги домой, – приказывала педагог.

Около девяти вечера дома появлялись родители, они ужинали, смотрели программу «Время». После окончания новостей папа строго спрашивал:

– Как дела в школе?

Дочь приносила дневник. Училась Вероника на четверки, порой в дневнике появлялись тройки. Но отец ее не ругал, говорил:

– Двоек нет, и ладно. Уроки приготовила?

Ника притаскивала тетради и слышала:

– Хорошо, ложись спать.

Воскресенье отличалось от обычных дней тем, что утром девочка не вставала по будильнику. После завтрака мама начинала убирать квартиру, стирать, готовить обед. Отец уходил в гараж. У них был старенький «Москвич», он постоянно ломался. Во времена детства Крыловой суббота у ее родителей была рабочим, а у нее самой учебным днем. В кино, театр, зоопарк, цирк, просто погулять в парк семья не ходила. Детский спектакль про Емелю и щуку Вероника впервые увидела лет в девять, когда их класс отправился в театр. Все дети любят каникулы, но Ника Крылова их терпеть не могла, потому что сидела день-деньской дома одна. И на елочные представления она никогда не ходила, и дни рождения у них дома не отмечали, и в Новый год укладывались спать в обычное время.

– Глупо радоваться тому, что еще двенадцать месяцев жизни безвозвратно ушли, – бурчал отец, – этак мы умрем скоро, и исследование до конца не доведем.

Первого января родители спешили в свою лабораторию. Чем они там занимались? Ника понятия не имела. Ездили ли они летом на море? Нет. Снимали избушку в деревне? Никогда. Вся жизнь старшего поколения была отдана исключительно работе.

Когда Веронике исполнилось тринадцать лет, ее неожиданно отправили в пионерский лагерь в Подмосковье. Аж на три смены. В ее отряде были противные дети, они постоянно ныли, что им скучно, развлечения для маленьких. И еда не нравилась, и в комнате по четыре человека жило. Но Вероника была счастлива, она с восторгом занималась во всех кружках: пела, плясала, рисовала, вязала. Кормили ее лучше, чем дома, суп из пакетика не подавали, к чаю всегда ставили печенье, вафли, булочки. Когда первая смена закончилась, нытики уехали, остались только Ника и Гриша, юноша из так называемой неполной семьи. Мать у парня, по его словам, зануда жуткая, отца не было. Колосов был старше Вероники и работал помощником на кухне. Во время смены Гриша не обращал внимания на Нику, но, когда они остались вдвоем в лагере и в течение нескольких дней пересменки провели время вместе, то крепко сдружились. А потом, уже осенью, у Ники началась другая жизнь.

Теперь она после школы неслась к Грише, который в свои восемнадцать работал кочегаром и устроил себе жилье в котельной. Иногда он заходил домой к матери, но большую часть времени жил в подвале. Один раз Колосов сказал, что мать ему на самом деле тетка. Она сестра родительницы парня, та жива, но она алкоголичка законченная. Те, кто идеализирует советское время и считает, что тогда не было нищих, голодных пенсионеров и беспризорных детей, не правы. В СССР кое-кто получал крохотные пенсии, мизерные зарплаты. И алкоголики существовали, и много было таких, как родители Вероники, считавших: раз девочка одета-обута, ходит на занятия, что еще надо?

Спустившись к Грише в подвал, Ника быстро переодевалась. У нее была рабочая одежда: ситцевое платье в цветочек, белые гольфы, сандалии, капроновые банты. У Вероники был маленький рост, щуплая фигурка. В свои тринадцать она выглядела максимум на одиннадцать, а косички с бантиками делали ее совсем малолеткой. Когда Вероника была готова, группа подростков выходила на работу. Из кого она состояла? Из ребят, которые дружили. Гриша плюс два брата, Николай Фокин и Андрей Смирнов. Почему у них были разные фамилии? Отца мальчики не знали, мать пила по-тихому. На дороге Римма Семеновна не валялась, у местного магазина в пол-одиннадцатого утра не тряслась в ожидании открытия рая алконавтов. Римма мыла подъезды, получала копейки и варила только для себя самогонку. Придя часа в три дня с работы, она начинала «отдыхать», в шесть вечера засыпала, в пять утра вставала трезвой. И так изо дня в день. Никто из окружающих не подозревал о хобби Риммы. Выглядела она прилично, одевалась бедно, но чисто. Ну да, цвет ее лица напоминал разведенное водой молоко, огромные синяки под глазами, худоба. Но это никого не удивляло. Ясно же, что на зарплату уборщицы хорошо питаться невозможно. Когда старшему Коле исполнилось восемь лет, его взял на воспитание брат Риммы. Они с женой, бездетные, усыновили Николая. А вот Андрея оставили с матерью. Пара побоялась, что не справится с двумя парнишками. Не спешите считать их милосердными людьми, они жили в Подмосковье, у них было много соток земли. Сажали картошку, овощи, торговали ими на рынке. Фокиным требовался батрак для тяжелой работы. А зачем платить наемному мужику, когда есть Николай? Мальчик может бесплатно копать грядки, таскать воду из колодца, ворочать мешки. Когда Коле стукнуло семнадцать, «добрые» родичи погибли, их сбил на шоссе грузовик. Николай неожиданно стал собственником избы, участка и всех хозпостроек. Овощи выращивать он не стал, за годы батрачества возненавидел морковь-свеклу-капусту всей душой. Фокин решил зарабатывать деньги иначе. Как?

В соседнем доме рядом с Николаем жил тихий, интеллигентный дедок, настоящий профессор с виду. Никто понятия не имел, что у Геннадия Петровича есть подпольный бизнес. Старичок был преподавателем английского языка, вел занятия в институте, куда абитуриенты поступали, если не попали в МГУ или другие престижные вузы. На самом деле Борзов был нестарым, возраста ему добавляли аккуратная седая борода, очки, сиплый голос и шаркающая походка. Но и пенсне, и еле слышная речь, и шаркающие ноги – все это было отличной актерской игрой и специально подобранным имиджем. Вот седина, да, она была настоящей, но многие седеют, едва отметив сорокалетие.

Геннадий Петрович сделал Колю своим помощником. Чем Борзов занимался? Он держал в кулаке большую часть московских фарцовщиков. Интеллигентный старичок выстроил отлаженно работающую систему, у него были свои люди во всех столичных гостиницах. Знал Борзов и тех, кто нелегально сдавал жилье жителям союзных республик. Французу, немцу, американцу поселиться у кого-то на квартире не представлялось возможным, иностранцы были под колпаком. А вот за своими гражданами, приехавшими, допустим, из Казахстана, государство особо не следило. Ведь всегда можно ответить милиции, что к тебе явились отдохнуть друзья-родственники. Но люди из братских союзных республик тоже могли кое-что привезти на продажу. Одни притаскивали анашу, вытяжку из мака, растительные наркотические смеси. Другие везли продукцию так называемых «цеховиков», в основном из Грузии, которые организовали подпольные производства, где шили модные плащи из болоньи, платья, куртки. Армяне славились своей обувью. Ну и, конечно, прибывало грузинское вино в канистрах, настоящий сыр сулугуни, приправы. Из Азербайджана доставляли черную икру, осетрину. Существовали молчаливые парни, которые приезжали вроде с пустыми руками, имели при себе только небольшой портфель. Зато в подкладке их курток ждали своего покупателя мешочки с золотыми самородками и алмазами, которые после обработки ювелирами становились прекрасными бриллиантами. Никто из «поставщиков» и оптовиков, которые брали товар на реализацию, Геннадия Петровича в глаза не видел, они общались с Колей, который в девятнадцать лет стал умелым администратором, руководил всеми потоками и почитал Борзова аки священную корову. Изба Фокина превратилась в склад вещей. Деревня, в которой она располагалась, пила по-черному и любила Николашу за то, что он в любое время мог выдать бутылку из погреба и взять за нее меньше денег, чем в магазине. Участковый же при виде Фокина загодя снимал фуражку и вежливо заговаривал с ним. Мент знал, что летом Коля опять отправит его жену и двух детей в прекрасную солнечную Абхазию и семья блюстителя закона проживет у милой Нани совершенно бесплатно на правах родственников. Супругу и ребят будут вкусно кормить, море видно из их окна как на ладони, а персики, абрикосы, сливы радушная хозяйка разрешит рвать прямо с дерева сколько душа пожелает.