Тяжесть ожидания навалилась на нее с новой силой. Она готовабыла убить Кристел за ее легкомыслие, за то, что та исчезла вот так, бросивдетей.

На цыпочках Лили вышла из детской, спустилась вниз ипоставила на плиту чайник. В зеркале прихожей она мельком заметила своеотражение и скорчила гримасу. Ее волосы были в беспорядке, на щеке отпечаталсяслед от диванной подушки. Как мило.

Она пошла в ванную и склонилась над раковиной: прополоскаларот, побрызгала водой в лицо и провела щеткой по волосам. Потом оперлась рукамио край столешницы, стараясь, чтобы они не дрожали.

Ничего не получалось. Все было не так. Лили хотелось одного:чтобы Кристел вошла в дверь, посылая воздушные поцелуи и рассыпаясь визвинениях.

Тревога шевелилась в ней, словно живое существо, и этосущество ворочалось и извивалось, вызывая тошноту. Лили ощущала слабость иголовокружение. Вот что делает с человеком любовь. Как только привяжешься ккому-то, сразу начинаешь сходить с ума от беспокойства. Стоит полюбить другогочеловека, и ты приговорен.

Она снова умылась и посмотрела в зеркало. Вот так она будетвыглядеть через сорок лет, с лицом, изборожденным морщинами печали, с тревогойв глазах, вынужденная противостоять обстоятельствам, с которыми не в силахсовладать. Постаревшая и напуганная — так она выглядела сейчас.

Кристел всегда дразнила Лили за то, что она избегаларазговоров о сердечных делах. «Ты как человек, который боится воды», — однаждысказала она.

— Я действительно боюсь воды, — ответила Лили.

— Но ведь это глупо!

— А по-моему, отдавать свою душу и сердце другому человеку —это на самом деле глупо! Зачем мне это?

Кристел улыбнулась. Теперь, когда ее брак распался, улыбкастала другой — задумчивой и печальной; в ней таилась мудрость, с таким трудомпришедшая к Кристел.

— Потому что только тогда твоя жизнь имеет смысл.

«Моя жизнь тоже имеет смысл, еще какой», — подумала Лили,выходя из ванной. Точнее, она имела смысл до прошлого вечера, когда Лилипримчалась сюда, чтобы дождаться пропавшую подругу.

Она положила подзаряжаться телефонную трубку и сунула вчашку пакетик с травяным чаем.

Сегодня утром Лили выбрала имбирь — чтобы взбодриться. Кофеиздавал невыносимо аппетитный аромат, но она устояла перед соблазном протянутьруку к блестящей черной упаковке «Lavazza». Когда и без того сходишь с ума оттревоги, зачем пить то, что только сильнее возбудит нервы?

Дожидаясь, когда чайник закипит, Лили мерила шагами кухню.Кристел называла свою кухню «контрольным пунктом», однако обычно она выгляделакак «неконтролируемый пункт». Письма, счета, рекламные листовки были свалены настоле. Холодильник украшали детские рисунки, рецепты и планы диет, купоны наскидки с истекшим сроком действия, уведомления из школы, обычно тожепросроченные.

Лили отставила в сторону чистые тарелки и наткнулась начашку, все еще хранившую на себе следы губной помады любимого оттенка Кристел.Она хотела смыть их, но, поколебавшись, поставила чашку на сушилку надраковиной. Охваченная тревогой, Лили попыталась разобрать специи на полочке,прислушалась к шуму воды в чайнике и сняла его с огня прежде, чем засвистелсвисток, а потом заварила чай.

Она старалась избавиться от напряжения, проверяя содержимоекухонных шкафов. В них царил несусветный беспорядок, поэтому в кухне труднобыло что-нибудь приготовить. Кристел была человеком творческим, отнюдь несклонным поддерживать чистоту.

Лили стояла посреди кухни, размышляя, куда пристроитьизмерительную емкость «Ругeх», когда во дворе внезапно взревел, а потом стихдвигатель автомобиля. Она услышала, как открывается и закрывается дверцамашины.

«Слава богу! — Лили бросилась к задней двери. — Наконец-тоона дома!»

Во дворе стоял грузовой автомобиль Шона Магуайера — онаувидела его, и сердце ее упало. Шон был один. И медленно шел к ней.

Восходящее солнце окрасило все в разные оттенки розового.Каждый стебелек, каждый камень подъездной дорожки, неровности коры деревьев,слегка колеблющиеся листья — все детали приобрели мучительную, невыносимуючеткость в этом полыхающем свете. Рассветные лучи падали на широкие плечи ШонаМагуайера, на его непокрытую голову. Его великолепная фигура резковырисовывалась на фоне утреннего солнца, встававшего у него за спиной.

Лили замерла на пороге кухни. Ее душа осознала страшнуюправду раньше, чем она узнала ее. Лили не могла разглядеть выражения лица Шона,пока он направлялся к ней, но это и не было нужно. Достаточно было посмотретьна его странную, одеревенелую походку.

Была одна секунда — скорее, даже доля секунды — когда Лилипозволила себе надеяться. Но надежда умерла, как только Шон шагнул в тень дома,и она увидела его лицо.

Лили заговорила первой. Так она выигрывала хотя бы несколькосекунд. Еще несколько секунд, в течение которых мир оставался привычным.Несколько секунд, когда она верила, что все останется по-прежнему.

— Дети спят, — прошептала Лили.

Шон кивнул. Потом сглотнул, и кадык на его шее заходил вверхи вниз. Лили смотрела на лицо Шона, на котором уже проступила щетина, на егопушистые ресницы. Она заметила тонкий, свежий порез на скуле, заклеенный двумяпластырями-бабочками. А еще то, что он выглядел неизмеримо старше, чем в тотмомент, когда покидал дом прошлым вечером.

Лили подумала, не заплакать ли ей. Может, своим плачем оназаглушит слова, которые Шон неизбежно должен произнести. Конечно, она незаплакала. Никакие слезы не помешают правде выйти наружу.

Все. Хватит. Молчание становилось абсурдным.

— Где Кристел? — спросила наконец она. И тут же, про себя,взмолилась: «О нет! Не говори! Пожалуйста, не говори!» Рыдания комом застряли унее в горле.

— Произошла авария, — сказал Шон.

Громче его слов в голове Лили прогремело то, о чем онумолчал. Шон не сказал, что с Кристел все будет в порядке. Не сказал, что с нейсейчас врачи и она поправится. Ничего из этого.

— Оба?

Он кивнул, и в его глазах отразилась мука.

Лили забыла о том, что держит в руках мерный стакан, новдруг услышала стук и осознала, что уронила его. Стакан ударился о порог,покатился по цементным ступенькам, но — это было неожиданно и странно — неразбился.

Ни Лили, ни Шон не взглянули на него.

Лили казалось, будто она движется в замедленной съемке. Онамогла сделать одно: прижаться к нему, к его груди, и позволить этому чужомучеловеку обнять ее.

Лили ощутила силу его рук, но не нашла утешения. Кристелпогибла, и с ее смертью в мире Лили образовалась зияющая пустота.

И тут она поняла, что мужчина, обнимающий ее, только чтопотерял брата. Как мог он утешить ее, если его самого постигло такое горе!