их на собрание, повредив стены и разбив некоторые скульптуры собора. Капитул был вынужден отказаться от 400 ливров ренты, которую он собирал на крытом рынке в Руане и с городских мельниц, — что еще можно было сделать для развития торговли! Что касается богатых бенедиктинцев монастыря Сент-Уана, то они должны были отказаться от всей юрисдикции в городе, ренты в 200 ливров и исков, рассматривавшихся в Парижском Парламенте. Поскольку ничего нельзя было оставлять на волю случая, а Нормандия с XI века была очагом бумаготворчества, буржуа составили официальный акт об отказе, а толпа подожгла архивы аббатства. Насилие утихло.

Наступил третий день, среда, ознаменовавшаяся эпилогом драмы, окончательным умиротворением вновь обретенной солидарности — нормандской. Буржуа принесли из соборной сокровищницы, где она бережно хранилась, Нормандскую хартию (Charte aux Normands),  скрепленную печатью из зеленого воска на шелковой ленте. Как и английская Великая хартия вольностей (Magna Carta), Нормандская хартия, датированная 1315 годом, гарантировала привилегии провинции полученные от королевской власти во времена Филиппа Красивого. Это был символ нормандской свободы, общий для всех сословий общества. Зачитать ее вслух, под угрозой разграбления его дома и убийства семьи, заставили адвоката Тома Пуньана, бальи  Аркура. Опять же силой, к присяге на верность городским вольностям принудили аббата монастыря Святой Екатерины, декана и капитул городского собора в полном составе, официала и приоров монастырей Пре-де-ла-Мадлен, Монт-о-Малад, всех городских чиновников и королевского прокурора, призванного представлять в городе интересы короны. Сюда же под конвоем были доставлены монахи из Сен-Уана, которых также публично заставили поклясться, что они не питают вражды к городу и не собираются мстить за произошедшее. Нотариусы составили соответствующие акты. Гарель закончилась. Ворота были открыты, и все колокола снова зазвонили.

Но как же быть с королем? Город спешно собрал делегацию в состав которой вошли несколько адвокатов, клириков, нотаблей и представителей городской верхушки и послал ее к королю, чтобы добиться помилования. Следует сказать, что время для подобного шага было выбрано очень неподходящее. Людовик Анжуйский, известный своей дипломатической изворотливостью, уже отбыл в Италию, и правительством в его отсутствие практически единолично руководил Филипп Бургундский. Делегация прибыла в столицу разгар восстания майонетов, а оттуда отправилась в Мо, где королевский двор нашёл себе временное пристанище, и вынуждена была вернуться с пустыми руками. Принцы-регенты наотрез отказались ее принять. Единственный ответ, который удалось от них получить, был неутешителен. Дословно он звучал следующим образом: "Король в скором времени прибудет в Руан. Он знает, чья кошка сало съела!" Примерное наказание руанцев должно было устрашить парижан, справиться с которыми у регентов не было сил.

Если королевский Совет так резко отказал в помиловании, то это объясняется тяжелой политической ситуацией в стране. Кан восстал в тот же день, что и Руан, а вскоре Фалез и другие города Нормандии, большие и малые. Орлеан, Реймс, Амьен, Лаон… также были охвачены бунтом. Несмотря на отсутствие четкой координации действий между городами, люди были начеку и активно обменивались письмами с новостями. Все жители Северной Франции знали, что с января капитаном Гента стал Филипп ван Артевельде, сын Жака ван Артевельде, героя фламандской освободительной борьбы сорокалетней давности. Языковой барьер не мешал идеям распространяться из Фландрии в Англию и Францию. И все внимание было приковано к Парижу.

Парижское восстание майотенов

В Париже утром 1 марта должен был начаться сбор налога с продаж. Но он продолжался недолго. Один сборщик потребовал уплаты налога от пожилой женщины торговавшей на рынке салатом. Женщина стала кричать: "Долой налоги!" и многое другое… Мгновенно вокруг нее собралась толпа. Сборщика налогов сначала оскорбляли, затем стали бить и в конце-концов убили. Все кто находился на рынке, в том числе и торговцы бросившие свои лавки, устремились к домам сборщиков налогов, стали выбивать двери и врываться внутрь. Начались грабежи и убийства. К полудню Париж был охвачен восстанием. Но Париж — это не Руан. Это была столица королевства. Тут восстание развивалось иначе и на каждом этапе оно сталкивалось с королем.

Как и в Руане, зачинщиками были торговцы, popolo minuto (мелкие людишки), как выразился один флорентийский наблюдатель. Рисовальщик, продавец уксуса, торговец вином, гравер печатей, изготовитель свечей… — вот те люди которые участвовали в восстании и  впоследствии получили от короля грамоты о помиловании. Но вскоре к ним примкнули подёнщики, подмастерья и городская беднота. Объединившись в группы, они под белым полотняным знаменем (знаком солидарности с восставшим Гентом) двинулись от рынка к Гревской площади, под руководством вожака, который знал, где можно найти оружие, простое в обращении, эффективное и, главное, доступное в большом количестве. Четырьмя годами ранее, во время английского шевоше, королевский прево Парижа заказал 2.000 свинцовых боевых молотов, которые с тех пор хранились в городском арсенале. Восставшие выломали двери арсенала и захватили эти молоты, за что получили название мaillets или мaillotins — майотены (молотобойцы).

Восстание охватило все парижское правобережье Сены. Были совершены нападения на дома евреев в районах Маре и Тампль, разграблено и уничтожено их имущество, сожжены долговые расписки. Ярость была направлена против евреев, которых король не хотел изгонять. Шестнадцать человек были убиты. Одну женщину насильно заставляли креститься: "Проклятая иудейка, ты сделала гвозди, которыми был распят Бог, если ты тут же не станешь христианкой, мы предадим тебя смерти". Но еврейка выбрала смерть. В других районах города майотены тоже громили дома. Но их действия были избирательными. Они нападали на сборщиков налогов, прошлых и действующих, а также на Гийома Пореля, королевского судью в Шатле, отвечавшего за защиту евреев. Мешки с судебными документами были опустошены, и прилюдно сожжены. Из повергшихся нападению домов, на улицу вытаскивали бочки с винном и даже уксусом, пробивали днища и разливали содержимое. Знатные люди бежали, спешно спасая свои семьи и имущество. Но восставшие довольно быстро догадались закрыть ворота, растянуть поперек улиц цепи и стали контролировать въезды и выезды из столицы.

Осведомленный хронист повествует, что король вместе со своими дядями и Советом узнал о восстании в Париже, когда уже отправился заключать мир с Руаном. Пришлось повернуть назад, а герцог Бургундский отправился в Бастилию Сент-Антуан для переговоров с восставшими. Но его встретила не толпа разъяренных несчастных ремесленников, сжимавших в руках молоты, а решительно настроенная группа городской знати, богатых купцов, называвшихся "парижскими буржуа", красноречивых и хитрых юристов, поддержанных своей клиентурой из числа богатых горожан и лидеров церковных общин. С самого утра они позволили беспорядкам распространиться по правобережью — своей вотчине, твердо уверенные в том, что, когда придет время, они смогут восстановить контроль над жителями. Купеческие гильдии, имели в городе свою военизированную организацию, под командованием квартальных, пятидесятников и десятников. Пользуясь благосклонностью королей Франции, ганза (союз) речных торговцев фактически правила в могущественном парижском муниципалитете. Однако у купеческого прево Жана де Флери не было таланта или, возможно, устремлений Этьена Марселя. Но это было неважно. Другие решили действовать и используя уже существующую военизированную организацию преобразовали вооруженную толпу в городское ополчение, и тогда уже стали договариваться с властями.

Со стен Бастилии буржуа выдвинули герцогу Бургундскому три требования. Во-первых, освободить четырех горожан, которые в течение двух недель находились в тюрьме Шатле за выступление против налогов. Во-вторых, подтвердить сокращение налогов, обещанное королем и его Советом после коронации. И, наконец, письменные помилования за все преступления и проступки, совершенные во время восстания. В этих требованиях снова были упомянуты "свобода"