постоянно называет меня красавчиком». «Ну, тогда пойдём со мной, этот мир больше чем мертв, он безумен», – сказала я. Во время короткого пути, который отделял нас от того места, где мы были, до коврика новичков, пока праздновалась странная свадьба отца Каталины и Хуаны, у меня появилась возможность вспомнить слова Эстебана в мой пятнадцатый день рождения. «Всякий влюблённый – солдат». И, сеньор, вероятно, всё равно так оно и есть, всё равно любовь состоит в том, чтобы настаивать на какой-то идее. Я уже рассказывала вам о случае с Анитой и Хулио, которых прогнали в лес «бараны». Любовь этой пары заключалась в том, чтобы упорствовать в какой-то идее.

«Помоги-ка мне», – велела я Хавьеру, и он, не задавая лишних вопросов, взвалил часть зайцев на плечо, как это сделал Марко несколько дней назад. Мы раскладывали дохлятину на своих спинах, когда вдруг появилась Каталина и, широко раскрыв глаза, спросила: «Что это вы тут делаете?» «А ты разве не видишь – собираем вот это», – ответила я. «Ну вы даёте», – сказала она. «А ты что здесь делаешь?» «Я пришла за Мигелем». Тогда я и поняла, что её красное платье – не для свадьбы, а для того, чтобы покрасоваться перед Мигелем. «А как же твои цыплята?» – спросила я. «Потом пойду к ним, за целых шесть дней они все, должно быть, превратились в ледышки». «Но тебе лучше, чтобы они выжили и были здоровы, иначе что же ты будешь делать». «Мигель предоставит мне работу на своей сыроварне». Хавьер издал смешок, тихий, короткий, а Каталина в ответ затянула, что не понимает, над чем мы смеёмся, что мы никогда не воспринимаем её всерьёз, что у нас особое отношение к ней, что мы обидно считаем её слова шуткой, и тому подобное. Сеньор, а ведь Каталина отчасти права, потому что она – вертихвостка: слышит звон, да не знает, где он, и если, как говорится, дыма без огня не бывает, то, скажу я вам, она чует дым, которого нет.

Пока Хавьер продолжал укладывать зайцев, я сказала: «Каталина, дело не в этом, нет, а в том, что случится то же самое, что и с семейкой Долорес – мало-помалу новички тоже начнут нас эксплуатировать. Разве ты не видишь, что приезжие горожане – люди образованные, они держатся с видом всезнаек, а вы, мол, деревенщина?» «Лея, да нет же, нет-нет, это не так, Мигелю я нравлюсь, он обещал обучить меня, и я предпочитаю разбираться в сырах, а не в цыплятах, да и платить мне он будет больше». И тогда Хавьер изрёк: «Каталина, он женат, у него есть ребёнок». «Ты ничего не понимаешь, Хавьер, и не знаешь, что они переехали сюда потому, что у неё был любовник, она изменяла Мигелю и к тому же недостаточно любит своего сына. Она к мальчику не прикасается и даже не помогает ему одеться. Муж ей не нравится, она его не любит. Они здесь, чтобы попытаться начать всё с нуля, а он не может, не может, не может и говорит, что между ними что-то умерло. Но, конечно, ради сына, ради ребёнка, он должен попытаться». «Откуда ты всё это взяла, Каталина?» – спросила я, нахмурившись. «Он сам выложил мне это, а про то, что его жена не любит ребёнка, рассказали Марга и Марсела, потому что они заметили через окно её презрительное выражение лица. Ведь когда они, вытаращив глаза, проходят мимо дома новичков, то, конечно, заглядывают в окна с поднятыми жалюзи, чтобы из любопытства увидеть происходящее. Они сообщили мне, что мать даже не целует своего ребёнка». Хавьер смиренно вздохнул, а я собиралась заявить Каталине, что всё это глупости и что прежде чем сплетничать о других, нужно оборотиться на себя, но в тот момент открылась дверь в доме Химены и появилась светловолосая женщина. И, сеньор, моё тело сразу напряглось; какое-то животное снова проскакало в моем сознании, однако на этот раз я немного лучше уловила волнение и испуг, интригу, даже небольшое восхищение. Да, сеньор, не смотрите на меня так, не смотрите на меня недоверчиво, именно это я и почувствовала.

«Вода всё смоет, кроме дурного слова», – сказала Каталина сквозь зубы, но громко, чтобы женщина могла её услышать. А я ей, не сводя глаз с блондинки: «Заткнись, хромая, ты понятия ни о чём не имеешь». Женщина вышла с ребёнком на руках. «Смотри-ка, смотри, смотри, как она держит ребёнка, как ей только не стыдно». «Заткнись, Каталина!» А Хавьер улыбнулся женщине и сказал: «Доброе утро, ну и снежок выпал», так у нас принято говорить, когда на посёлок обрушивается непогода. Женщина изобразила улыбку, а я, сеньор, со слегка недоверчивым взглядом, поскольку гнева иногда избежать не удаётся, подошла к ней и высказала: «Это ты намалевала мне слово грубиянка». А она взглянула на меня очень серьёзно, слишком серьёзно, сеньор, и спросила: «Тебя зовут Лея, не так ли?» У меня не дрогнул ни один мускул. «В следующий раз, когда ты надумаешь оставить мне что-нибудь у порога, сначала позвони, ведь являться в чужой дом без приглашения очень невежливо», – сказала она и добавила: «Ты мне позволишь?», – дав понять, что хочет пройти именно через то место, где я стояла. Меня могло бы охватить чувство вины или ярости, поскольку она увидела там кучу дохлых зайцев, но вместо этого я опять ощутила жжение в животе. Потому что в тоне женщины, в её жестах и в манере двигаться, то есть во всём, что она делала, я не заметила, что она способна написать слово грубиянка, сеньор. Впрочем, не могу вам точно сказать, что заставило меня убедиться в том, что она не стала бы марать руки ради такой надписи на стене моего дома.

Когда блондинка почти поравнялась с церковью, Каталина позвонила в дверь, и вышел Мигель. Я заметила, как он на неё смотрит, и правда, сеньор, Мигелю явно нравилась Каталина. Ведь видно же, сеньор, сразу видно, когда взрослому мужчине по душе девятнадцатилетняя девушка. Не знаю, каково ваше мнение, но должна признаться, что у меня от этого еще сильнее выворачивает желудок. Я заметила, как он уставился на неё, и догадалась, что он мечтает снять с неё трусики. Недолго думая и не стесняясь, я подошла к нему, прежде чем они вдвоём удалились, и сказала, слегка подражая обращению его жены ко мне, манере говорить так непринуждённо, так по-городски: «Тебя зовут Мигель, не так ли? Ты собираешься научить её сыроделию, да?» Он