сюжета: сыщик услышал доносившийся из переулка крик и бросился туда на помощь жертве — а увидел истекающего кровью убийцу. Мне тогда кошмары целую неделю снились.

Тот зладей был неулавим потому што был умный. Если твой отчим тоже зладей, он будет вести себя умно. Если ты что-то подозриваешь, мне нужны точьные факты, а не падозрения. В каком университете он учился? Чем он занимаеться на острове каждый день? Есть ли в доме место, где он можит прятать личные вещи? Напеши ответ поскорей. Всё расскажи.

Твоя подруга

Беатрис

Внизу приписан постскриптум еще более корявым почерком.

P. S. Я только что прочетала што ты написала на обороте! Женщина с пляжа Мэри Маллон??? Боже правидный! О нет посыльный ухо

Последнее слово обрывается неразборчивыми каракулями. Я еще раз перечитываю письмо Беатрис, сажусь за стол и начинаю составлять список — не своих страхов, а фактов, которые знаю о своем отчиме.

Начинается список со слов «Родом из Германии». Но дальше я останавливаюсь и надолго задумываюсь. В конце концов мне приходит в голову только несколько пунктов, но все они совершенно бесполезны.

Очень прямо сидит, когда ест.

Собирает стеклышки на берегу.

Испытывает трудности со сном.

У него есть кот.

Вздохнув, я кладу голову на руки и закрываю глаза. Да уж, сложная задачка.

* * *

На остров налетела самая сильная снежная буря за последние несколько лет. Почти всю неделю я сижу дома взаперти, точно какое-нибудь животное из зверинца в Центральном парке, и не могу даже отправить письмо Беатрис.

— Можешь проверить, работают ли телефоны в больнице, — предложила мне фрейлейн Гретхен. — В административном здании рядом с причалом есть один. Им очень легко пользоваться — надо всего лишь снять трубку и сказать оператору, кому позвонить.

На долю секунды я воображаю, как было бы приятно услышать голос Беатрис, и едва не соглашаюсь. Но потом меня охватывают привычные страхи. Что, если телефон ударит меня током? А вдруг взорвется?

— О нет, — попятившись, говорю я. — Думаю, для меня это слишком. Да и к тому же у Беатрис нет телефона.

Хоть это и правда, я также знаю, что у лавочника на нашей улице есть телефон и он разрешает им пользоваться, если вежливо попросить.

В довершение ко всем тяготам, вызванным непогодой, случилась еще одна неприятность: прежде чем паром перестал ходить, вместе с письмом Беатрис прибыла посылка — мои новые школьные учебники. Фрейлейн Гретхен настаивала, что нужно приступать к урокам.

— Я буду стараться изо всех сил, пока мы не найдем для тебя гувернантку, — серьезно сказала она. — Но и ты должна стараться. Учеба очень важна, Angsthäschen.

Так что каждый день, когда отчим и мама уходили в госпиталь ухаживать за пациентами, фрейлейн Гретхен занималась со мной в маленькой библиотеке на втором этаже. Библиотека мне нравилась. Стулья там были мягкие и пружинистые. Книги пестрели разноцветными обложками. Я знала: папе эта комната пришлась бы по душе — от количества книг глаза просто разбегаются, и никто тебя не отчитывает за то, что слишком долго читаешь. Но я постоянно беспокоилась, что однажды вечером мама вернется с дежурства больная. Этот страх, а также растущая уверенность, что доктор Блэкрик убийца, подстегивали меня в поисках способа проникнуть в кабинет отчима — наверняка те самые спрятанные «личные вещи», о которых писала Беатрис, хранятся там. Несколько раз я пыталась намекнуть фрейлейн Гретхен, что можно проводить уроки в кабинете внизу. В конце концов я сказала об этом прямо.

— Просто, понимаете, в кабинете доктора Блэкрика книг полным-полно, прямо как в настоящей школе, — непринужденно заметила я.

Фрейлейн Гретхен изогнула бровь.

— Но это его кабинет, не наш, — ответила она. — И почти все книги там на немецком. Ты и немецкий хочешь изучать? В этом я тебе точно помогу, не сомневайся.

Я в ужасе потрясла головой и уткнулась в свое сочинение об Аврааме Линкольне.

К концу недели снега навалило столько, что кое-где сугробы доходили до окон первого этажа. Ледяной ветер завывал по нескольку часов кряду. Когда я вышла в сад и выглянула наружу, то увидела за рекой Нью-Йорк: заметенный снегом город походил на обледенелую пустыню. Вполне возможно, что по ту сторону реки виднеется Антарктида. Во всяком случае, кажется, что Нью-Йорк так же далек.

Фрейлейн Гретхен зовет ужинать, так что я иду в пустую столовую — ни мама, ни доктор Блэкрик до сих пор не вернулись домой. Я понимаю, что, видимо, они занимаются пациентами — мама говорила, что больные тяжело переносят наступившие холода, — но все равно беспокоюсь. Фрейлейн Гретхен, похоже, замечает, что мне не по себе, потому что предлагает поесть вместе с ней на кухне. Встрепенувшись, я нетерпеливо киваю.

Когда мы приходим в теплую и ярко освещенную кухню, Гретхен снимает фартук и вешает его на крючок рядом с печью. Она накладывает еду со сковородки на тарелки — блюдо под названием «шницель», которое родом из Австрии и представляет собой свиные отбивные, обжаренные в панировке, с брусничным соусом. Мы усаживаемся за маленький деревянный столик и принимаемся за ужин, и всё здесь кажется мне приятным: уютная кухня, вкусная еда, знакомые запахи и звуки — я себя чувствую почти как дома. И это ощущение должно бы меня радовать, но я снова думаю о маме. Мне хочется, чтобы она была здесь, а не среди людей, которые могут заразить ее всякой гадостью.

— Уверяю тебя, с твоей мамой всё в порядке, — сочувственно говорит фрейлейн Гретхен.

Я вскидываюсь, удивленная тем, что она прочла мои мысли, затем понуро опускаю голову и смотрю в тарелку.

— Просто… всякий раз, как я думаю о том, что все там вокруг нее непрестанно кашляют и ходят с высокой температурой и… — Я сглатываю, не в силах договорить.

— Когда ты вдали от мамы, то не можешь ее защитить? Верно? Это ты чувствуешь?

Я хочу согласиться, но тут вижу, что Гретхен улыбается.

— Эсси, ты бы волновалась, даже если бы твоя мама работала набивщицей подушек.

Я хмурюсь.

— Наверное. А вы знаете, чем набивают подушки? Пухом, который весь в гнидах вшей. И перьями больных птиц. А однажды я видела распоротую подушку с ватной набивкой, в которой было полно черной плесени!

Гретхен хлопает глазами.

— Ты подтруниваешь надо мной?

Хмурюсь сильнее.

— Angsthäschen, — со вздохом говорит она и встает, чтобы налить нам чая. — Я понимаю, нелегко жить в полной изоляции. Я на Норт-Бразере уже несколько лет, но все равно порой мне бывает