чувствую нарастающее внутри напряжение по мере того, как мы подъезжаем ближе. И тут — раз — автомобиль проносится мимо дома Мэри и едет дальше. Я в замешательстве оглядываюсь, испытывая едва ли не разочарование.

— Церковь красивая, — говорю я, быстро показывая на старое строение рядом с домом Мэри. Если спору суждено случиться, пусть это произойдет сейчас. Но отчим молча кивает, не сбавляя скорости.

— А там что? — спрашиваю, тыча пальцем в следующее здание. Оно кирпичное, продолговатое, с темными окнами. Позади него виднеется небольшая пристройка, дверь в которую приоткрыта. Я еще раз оглядываюсь на дом Мэри и изумленно открываю рот: он удаляется от нас всё стремительнее, превращаясь в точку вдали.

Доктор Блэкрик переводит взгляд на красное кирпичное здание, мимо которого мы проезжаем, и хмурится.

— Это лаборатория.

Кровь застывает у меня в жилах. Когда я была у Мэри, то даже не подозревала, что эта лаборатория находится так близко. Впрочем, на Норт-Бразере всё расположено неподалеку одно от другого.

— А что там внутри? — снова спрашиваю я и сразу начинаю беспокоиться, что отчим услышит нотки страха в моем голосе. Мне в голову тут же лезет всякая жуть: разрезанные на части и снова сшитые тела, емкости из мутного стекла с бьющимися сердцами внутри. Но отчим вновь не подает вида, что здесь что-то не так.

— Лабораторное оборудование, — отвечает он, не поворачивая головы. — Опасные химикаты. Не стоит туда ходить.

Я ни секунды не верю этим словам и цепко приглядываюсь к нему.

Правый глаз подергивается. Руки сжимают руль крепче, чем раньше.

Так-так, значит, в этом здании хранится что-то необычайно важное. Что-то пострашнее оборудования и химикатов.

Когда мы доезжаем до северной оконечности острова, отчим сворачивает на дорогу, ведущую через центр. Возле корпуса персонала Фрэнк собирает обломанные упавшие ветки и другой мусор, появившийся после бурана. Он машет нам рукой, когда автомобиль проезжает мимо. Вскоре мы замечаем небольшую компанию женщин, которые обедают рядом с корпусом медсестер. Они что-то кричат, но из-за ревущего двигателя мы их не слышим. Съехав на обочину, доктор Блэкрик заглушает мотор. На мгновение воцаряется абсолютная тишина.

Меня не тревожит, как он намерен поступить дальше, ведь вокруг много людей, которые нас видят. Наверное, мы остановились, потому что он хочет познакомить меня с медсестрами, как познакомил с несколькими работниками перед этим, перекрикивая гул двигателя. Но доктор Блэкрик не выходит из автомобиля, а просто показывает на просторный прямоугольный участок земли по правую руку, вокруг которого лежат разные строительные материалы.

— Это площадки для тенниса и гандбола, — говорит отчим. — Будущие.

Я подаюсь вперед. Здесь еще ничего не обустроено, но сейчас, когда участок залит полуденным солнцем, легко вообразить, как будет выглядеть это место потом. Еще я запросто представляю тут нас с мамой — она учит меня играть в теннис, как учила папу, и мы вместе смеемся. Я помню, как он бросался за мячом с ракеткой наперевес, даже если подачу было невозможно отбить. Папа вкладывал сердце и душу в любое занятие и не сдавался, когда всё было против него.

Несмотря на свое намерение оставаться отстраненной, я улыбаюсь, но тут отчим взглядывает на меня, и я откидываюсь на спинку сиденья и стираю с лица улыбку.

— Здесь не с кем играть, — говорю я. — Когда площадку достроят, мама все равно будет постоянно работать в больнице.

Доктор Блэкрик на пару секунд задерживает на мне взгляд, затем отворачивается.

— Отчасти поэтому я тебя и взял с собой сегодня. Нам нужно кое-что обсудить.

Уловив тон его голоса, я сперва чувствую укол страха, но потом осмысляю то, что он сказал, и во мне пробуждается надежда.

— Вы заставите маму сидеть дома?

Отчим хмурится.

— Я ведь уже сказал тебе. Это не мне решать. Если твоя мама хочет работать в больнице волонтером, кто я такой, чтобы запрещать ей? — Вместо ответа я хмурюсь, и он, кашлянув, резко меняет тему, показывая рукой на какое-то место в отдалении. — Видишь вон тот пустырь? Рядом с молодыми кленами?

Я нехотя киваю, у меня снова скверно на душе.

— Будущей весной здесь будет построено новое здание школы, — говорит отчим. — Я хотел, чтобы ты первая узнала об этом, до официального объявления.

Я смотрю на него, в замешательстве хлопая глазами, и медленно спрашиваю:

— Вы строите целую школу? Для меня одной?

Доктор Блэкрик фыркает, отведя взгляд, но затем принимает серьезный вид, поняв, что я не шучу.

— Нет. Не для тебя одной. Я нанял несколько новых медсестер. Некоторые попросили переехать вместе с детьми, и я согласился, но, разумеется, при условии, что сначала мы построим школу. Я не хочу, чтобы дети прерывали учебу. — Он смотрит на меня, а я вижу лишь его длинный нос и вдруг понимаю, что необычное выражение его лица, будто он скривился от боли, — это попытка дружелюбно улыбнуться. — Школа будет маленькая. Всего один класс. Но когда ее достроят, тебе будет с кем играть. И полагаю, настоящий школьный учитель будет преподавать лучше фрейлейн Гретхен, верно?

От удивления я даже не сразу нахожусь с ответом.

— Мне нравится заниматься с фрейлейн Гретхен.

Доктор Блэкрик улыбается так широко, что на мгновение кажется, словно у него сменилось лицо.

— Рад, что это так. Но я предпочитаю, чтобы тебя обучал профессиональный педагог. — Он поджимает губы, будто ему трудно выговорить следующие слова. Сглотнув, он отводит взгляд. — Для своей дочери я хочу только лучшего.

У меня цепенеет все тело.

Доктор Блэкрик делает глубокий вдох.

— Я понимаю, что ко мне непросто привыкнуть. Я долгое время жил в одиночестве. И честно говоря, незнакомым людям мои привычки и раньше казались странными. В отличие от твоих родителей, я приехал в Америку уже взрослым. Понимаю, что мои манеры выглядят для тебя чуждыми. — Он снова вздыхает. — Еще я понимаю, что могу вести себя… отчужденно. Возможно, такое поведение помогает мне справляться с болезненными воспоминаниями о моем прошлом.

Я абсолютно уверена: даже если бы я целиком поняла всё, что он наговорил, я бы все равно не смогла сказать ни слова. Так что я просто молча таращусь на него.

— Если кто и может понять, каково тебе было потерять отца, Эсси, то это точно я. Пять с половиной лет назад я лишился своей семьи.

Знай я, каким словом описать то, что испытываю, оно бы точно попало в мой список. Внутренности скрутило узлом до боли. Щеки горят огнем, и наверняка всё лицо пунцовое. Мне хочется плакать и кричать одновременно. Мне хочется ненавидеть отчима. Так сильно хочется — за то, что заговорил о