постели. Я помню, как у нее дрожали ноги от слабости. Но потом она повернулась ко мне и совершенно обычным тоном сказала: «Ну, Эсси, давай одеваться». И мы пошли искать работу. — Я медленно выдыхаю, чтобы успокоиться. — И мама как по волшебству выздоровела.

Фрейлейн Гретхен тепло улыбается.

— Это не волшебство, милая моя Angsthäschen. Это мамина любовь к тебе. Вот что ее вылечило.

Я смотрю на Гретхен, но выражение ее лица внезапно меняется, и я, оторопев, ничего не говорю.

Затуманенный взгляд Гретхен мечется по кухне, и ее глаза, будто усталая птица, которая ищет, где сесть, перескакивают с одного предмета на другой.

— Трагедия в Маленькой Германии унесла жизни двух моих племянников, и моему брату было грустно, как и твоей маме. — У Гретхен срывается голос. — Но мой брат так и не выздоровел.

Глава 17

Когда наступает ночь и я лежу одна в постели, мне кажется, что в доме тихо, как на кладбище. Но в моей голове, наоборот, полный хаос. Я вновь слышу, как срывается голос Гретхен. Представляю, как привлекательный мужчина с ее фотокарточки становится изможденным и опустошенным.

Маленькая Германия.

Я ошиблась. Я слышала о ней раньше. Просто до сих пор не видела связи между событиями.

Я вижу папу на пожарной лестнице и чувствую, как щиплет глаза, словно от едкого дыма. Трогаю шрам на руке.

Не хочется верить, что трагедия, которая случилась с семьей фрейлейн Гретхен, и пожар, из-за которого затонул пароход «Генерал Слокам», одно и то же событие, но мои мысли не знают удержу. Они беспокойно носятся, перескакивая от одного страшного домысла к другому, и тащат меня за собой, как безвольную тряпичную куклу. Вскрикнув от огорчения, я резко сажусь в постели. И тут-то слышится свист.

Поначалу он звучит тихо, затем усиливается.

Переговорная трубка.

Я стараюсь не паниковать. Стараюсь не терять самообладания. Но я знаю, что происходит. Кто-то хочет выманить меня из кровати — чтобы я подошла к трубке, прикоснулась пальцем к рычагу, прижала ухо к глубокому черному отверстию.

Кто-то хочет, чтобы я слушала.

— Оставь меня в покое! — вдруг выкрикиваю я и пугаюсь того, как пронзительно звучит мой голос.

Свист прекращается. Но дальше раздается звук гораздо страшнее.

Металлическое пощелкивание и глухой стук. Дуновение воздуха. Холодный сквозняк.

Я поворачиваю голову как раз в тот миг, когда луч маяка заливает светом комнату, и вижу, как дверь медленно открывается нараспашку.

За дверью никого нет. Свет гаснет.

В тени коридора что-то движется, затем тихо шуршит. Звук похож на тот, с каким шелестят юбки, когда их приподнимаешь. Я ничего не вижу, но слышу, как кто-то или что-то входит в комнату. Я со всех ног в панике бегу к кровати, а оно с шорохом проскальзывает мимо меня к книжному шкафу у противоположной стены.

Не могу дышать. Сердце бешено колотится. Вокруг меня кромешная тьма, но я широко раскрываю глаза и вглядываюсь во мрак. Луч маяка снова светит в окно. Как бы мне хотелось быть такой смелой, чтобы выскочить из постели и выбежать в открытую дверь.

Потому что средняя полка книжного шкафа пуста.

Серебряный колокольчик исчез.

— Нет, — шепчу я, — нет-нет-нет-нет.

Тьма накрывает комнату, и я слышу тихое позвякивание — динь-дилинь-динь-дилинь.

Когда свет возвращается — и на этот раз он ярче обычного, будто маяк приблизился, — я понимаю, что не сплю. Колокольчика нет на полке.

А из коридора, из того конца, где красная дверь, снова доносится звон.

Я пытаюсь позвать маму, но изо рта вырывается только жалкий стон. Когда комната погружается во тьму, я начинаю плакать.

Это не взаправду. Так бывало раньше, когда маме стало грустно, и мы горевали, и по-прежнему спали в кровати, на которой умер папа, и к нам еще не подселились первые квартиранты, и мы не перебрались в гостиную. Мы разом просыпались посреди ночи в уверенности, что звонил колокольчик. У меня все тело цепенело от страха, но иногда мама неуклюже выбиралась из постели и, всхлипывая, искала на ощупь халат. Я заставляла себя встать и помочь ей — убеждала, что папа умер, что за ним больше не нужно ухаживать. Это повторялось снова и снова. И прекратилось, только когда мама выдернула из колокольчика металлический язычок.

Из коридора снова доносится звон.

Яркий луч маяка заполняет светом комнату, становится светло как днем. И хотя звон слышится будто издалека, у красной двери, я вижу, что около изножья кровати в воздухе парит серебряный колокольчик и неистово звенит в тишине комнаты.

Я ору во все горло.

Когда мама и доктор Блэкрик вбегают в комнату, я лежу на полу, свернувшись калачиком, и рыдаю.

— Эсси! Эсси! — Мама помогает мне сесть.

Отчим, в ночной сорочке и колпаке, включает электрический свет.

— Нет! — кричу ему. — Нет! Выключите!

Он щелкает выключателем и идет зажечь масляную лампу.

— Господи, Эсси, что случилось? — вскрикивает мама. — Ты упала с кровати? Ох, Алвин, она ударилась головой! Кровь идет!

Я не пытаюсь объяснить, что запуталась в простынях. Просто тычу в дверной проем и кричу:

— Здесь кто-то есть! Он забрал колокольчик!

Доктор Блэкрик наконец зажигает лампу, и тьма со светом, попеременно заполняющие комнату, больше не сбивают с толку: от лампы исходит ровное оранжевое свечение. Сразу становится теплее и спокойнее, но я знаю, что нельзя верить этому ощущению.

— Здесь никого, кроме нас, — говорит мама и, приложив ладонь к моему расцарапанному лбу, обнимает и укачивает меня.

— Проснись. Тебе снится сон. Здесь никого нет.

Она права. Сейчас мы одни. Но я не спала. Я знаю, что всё случилось взаправду. Знаю, что в комнате кто-то был — кто-то, кого я не могла увидеть.

Потому что в шкафу, на книжной полке, стоит колокольчик.

Но полка — не та.

Глава 18

«Дорогая Беатрис, — начинаю я письмо. — Дела у меня обстоят очень скверно».

Прошло два дня с той ночи, когда я слышала, как колокольчик сам по себе звонил в моей комнате. Хоть я уже пришла к осознанию, что вне всяких сомнений живу в населенном призраками доме, легче на душе от этого не стало. Каждый вечер перед сном я вся на иголках и упрашиваю маму посидеть рядом, пока не усну, а сон теперь дается мне с огромным трудом. Хорошо, что, сидя в заточении из-за снегопадов, я могла постоянно писать Беатрис, это успокаивало мой растревоженный разум.

В конце письма добавляю список всех фактов, которые я знаю об отчиме.

Сам лист почти не исписан.