палубу. Носовой фонарик нырнул в непроницаемую мглу, а кормовой в то же мгновение взлетел выше Полярной звезды. Тело Святогорова приняло положение дискобола, приготовившегося бросить снаряд. Я почувствовал, что теряю точку опоры…　

— Держись! — крикнул Саша, обхватив мою поясницу.　

Взявшись за руки, мы пробирались к своему твиндеку. Все вокруг издавало разнотонные и тревожные звуки; гремела якорная цепь, завывала антенна, хлопала доска, оторвавшаяся от самолетного ящика, беспокойно гудели тугие канаты, едва удерживая бочки, готовые пуститься в пляс.　

На ступеньках люка хлюпала вода. Лампочка над лестницей погасла. Прижимаясь к сырой стенке и нащупывая нетвердыми ногами ступени, мы спустились в твиндек.　

Все спали. Возле деревянной урны для окурков, в которую можно было посадить среднего размера пальму, на тусклом световом кругу резвились крысы. Завидев людей, они шмыгнули в темный угол.　

Не раздеваясь, мы повалились на койки. Темная волна подхватила меня на гребень и бросила в глубокий сон…　

Знакомые голоса переговаривались:　

— Лаперузов прошли?　

— Прошли.　

— В Охотском?　

— Ага… Крепко подкидывает! Сколько времени?　

— Шестой…

В круглые глазницы иллюминаторов вливался желтоватый утренний свет. Солнечные лучи согревали мрачный треугольник твиндека.　

Миновала последняя ночь в море. Большой пароход раскачивался, как детская люлька. По стеклам иллюминаторов ползли крупные капли, палубу словно окатили из шланга. Осунувшиеся и пожелтевшие пассажиры выбирались из кают и отсеков. Завывала сирена. Густые протяжные сигналы сменялись частыми и отрывистыми, напоминающими ворчание потревоженного зверя. В порозовевшем тумане мелькнула шхуна. «Смоленск» малым ходом приближался к Владивостоку.　

Показался остров Русский. Засновали рыбачьи суда, моторные лодки, буксиры. Метрах в десяти пронесся парусник, и рыбак в темном дождевике прокричал в рупор: «Привет героям!» Из бухты Золотой Рог взлетел гидроплан. Пилот снизился почти до верхушек мачт и на крутом вираже выбросил какие-то пакетики. Воздушные гостинцы мягко падают на палубу. Это — цветы, благоухающие букеты ландыша и сирени. Летчик кидает пачку листовок, разлетающихся белокрылыми птицами. Навстречу идет военный корабль. Морские силы Тихого океана приветствуют победителей Арктики. Кажется, будто вдоль палубы протянуты белоснежные паруса; это стройные шеренги краснофлотцев в летней форме. Вдруг на горизонте появляются три странных облачка: задрав носовую часть, мчатся торпедные катера. С нарастающим гулом приближается воздушная эскадрилья. Из бухты движется несчетное число судов во главе с ледоколом «Добрыня Никитич». Встреченный стоголосым хором гудков, «Смоленск» входит в порт.　

Вот он — Владивосток, наша дальневосточная столица! Зеленые склоны сопок точно устланы гигантским пестрым ковром: десятки тысяч горожан в праздничных одеждах ожидают полярников.　

Бабушкин, возбужденно смеясь и сжимая ладонями поручни, вглядывается в толпы людей на берегу. Побледневший Каманин, скрывая волнение, что-то кричит штурману Шелыганову. Копусов мигает увлажненными глазами. Задумчиво поглаживает пушистые усы Владимир Иванович Воронин…　

В толпе звенит обиженный детский голосок:　

— Папа, ты не видишь меня? Это же я, папа! Да гляди же сюда!..　

Маленький Аркаша Каманин, размахивая ручками, бежит по трапу и попадает в объятия отца…　

Ровно через десять лет мне снова довелось стать свидетелем встречи отца и сына Каманиных. Это было летом 1944 года на военном аэродроме возле провинциального польского городка. Войска Первого Украинского фронта вышибли гитлеровцев с советской земли и гнали дальше на запад. Истерзанная Польша освобождалась от оккупантов. Я приехал с советским генералом, командовавшим соединением штурмовой авиации, на полевой аэродром. Только что к липам, под защиту их пышных крон, подрулил связной самолет.　

Юноша-летчик с погонами сержанта, выскочив из кабины, быстрым шагом идет к землянке дежурного и замирает, увидев командира соединения. «Летал?» — спрашивает генерал. — «Так точно! Доставил пакет». — «Отметишься у дежурного, возвращайся — отвезу тебя в штаб», — говорит генерал и обращается ко мне: «Не узнаете? Конечно, десять лет! А ведь вы с этим пареньком ехали от Владивостока до Москвы. Помните «челюскинский» поезд?.. Это мой сын Аркадий»…　

В 1934 году И. В. Сталин, беседуя с летчиками и челюскинцами в Кремле, сказал: нашей стране нужны смелые люди. В эти же дни Николай Каманин писал: «Я буду учиться, воспитывая в себе смелость, совершенствуя свое летное искусство. И в ту минуту, когда кто-либо посмеет поднять руку против нашей Родины, я поднимусь со своим соединением в воздух, полечу, куда прикажут, в любую точку земного шара, буду бомбить и стрелять так, чтобы отбить охоту к нападению на СССР».　

Все эти десять лет Каманин упорно учился. Из лейтенанта он стал генерал-лейтенантом. Каманин сдержал клятву, данную народу, Родине, Сталину. В дни войны он водил соединение штурмовиков в бой против фашистов. Сын летчика шел по стопам отца.

XXI

У перрона владивостокского вокзала стоял специальный поезд. Девять тысяч четыреста километров до Москвы экспресс должен был пройти за семь с половиной суток. До отхода оставалось минут двадцать, когда на перроне появились двое весьма странных молодых людей. Первый, с блуждающим взглядом и взъерошенной шевелюрой, торопливо бежал вдоль состава, размахивая металлическим штативом и поминутно останавливаясь: «Здесь комендант? Комендант здесь?..» Другой — в кепке, сдвинутой на нос, и в ватной куртке, обливаясь потом, со скорбным видом плелся позади, таща на спине чудовищно раздувшийся рюкзак.　

— Тот, со штативом, несомненно, фотограф, — определил Слепнев. — А унылый в кепке — его помощник, нечто вроде подносчика патронов. У него выражение лица человека, который всю жизнь не выходит за пределы функций «второго номера»…　

Незнакомец подскочил к нашему вагону и схватил летчика за пуговицу.　

— Вы комендант? — вскричал он, размахивая своим металлическим орудием.

— По каким признакам вы судите? — уклончиво, но с обычной любезностью спросил Слепнев, отступая на шаг.　

— Дайте мне коменданта поезда! Почему возле состава нет коменданта? Непорядок!　

— Кому я понадобился? — послышался голос железнодорожника, выходящего из тамбура. — Я начальник поезда.　

— Ни с места! Нет, спуститесь на одну ступеньку. Экий вы, право! Вот так, так…　

Он потащил коменданта вниз.　

— Кто вы такой? Зачем я вам? — испуганно бормотал железнодорожник.　

— Не упирайтесь! Стойте!　

Незнакомец отпрыгнул назад и, кинув штатив «второму номеру», выхватил из кожаного футляра, висевшего на ремне через плечо, маленький фотоаппарат.　

— Стойте же! — закричал он, приседая.　

Он покрутил серебристую головку аппарата: щелк! Снова покрутил: щелк!　

— Благодарю… Ваша фамилия, товарищ начальник?　

— Послушайте, кто вы такой?　

— Как, разве вы не получили моей молнии из Раздольного? Я телеграфировал часа два назад. Наш самолет сидел там на «вынужденной». Я просил задержать отправку этого поезда до нашего прибытия — на каких-нибудь полчасика, но, как видите, мы успели…　

— Какая мелочь — полчаса! — язвительно перебил железнодорожник. — Да хотя бы на сутки!　

— Правда? Я сразу, как увидел вас, подумал: с этим человеком можно работать! — снисходительно сказал фотограф, сразу впадая в