Летчики смотрели вниз: все та же однообразная ледяная равнина. Но они знали, что в эту белую пустыню уже вторглась жизнь. Где-то, на скрытой туманом льдине, трудятся четверо советских полярников. Летчики помнили о них. Вглядываясь в сизую мглу, они надеялись рассмотреть крошечный поселок дрейфующей станции «Северный полюс».　

В эти же минуты невысокий коренастый человек в меховой куртке стоял на льду возле мачты радиостанции, чутко прислушиваясь к утихающему гудению мотора. Невидимый самолет уходил! Человек ждал, словно надеясь, что самолет вернется, и лишь когда гул мотора совсем затих, медленно пошел к палатке. Это был Папанин, начальник научной станции «Северный полюс». Уже почти месяц он и его три товарища — Ширшов, Федоров и Кренкель, — высаженные советской воздушной экспедицией на пловучую льдину Северного полюса, вели научные исследования в центре Арктики.　

Папанин забрался в палатку, развернул коленкоровую тетрадь, взял негнущимися от холода пальцами карандаш и записал:

«19 июня. Необычайно напряженный день. Всю ночь напролет Эрнест дежурил на радио, следил за полетом Чкалова… С самолета передали: «Идем по пятьдесят восьмому меридиану к полюсу…» Через некоторое время мы услышали какой-то гул. Самолет Чкалова!.. Выскочили из палатки. Послали тысячу проклятий облакам… Мы так надеялись, что Чкалов сбросит нам хоть одну газетку, а может быть, и письма из дома… Гул мотора становился все тише и тише… Эрнест принес чкаловскую радиограмму: «Перевалили полюс…» Завтра они будут над Америкой!..»　

В эти же минуты экспресс «Митропа» подошел к пограничной станции на рубеже Польши и Германии. Тяжелые шаги разбудили меня. Грубый голос в коридоре требовал: «Ире паспортен! Дейтшер пасс-контроль…» Соседи проснулись, кряхтя полезли за документами. Жандармский офицер стоял у порога, освещая ручным фонарем лица пассажиров. «Паспорт!» — сказал гитлеровец, протягивая руку. Я невольно вспомнил Маяковского, отдавая свою «краснокожую паспортину». Во всем составе «Митропы» я был единственным советским пассажиром. Жандарм вышел в коридор, переписал сведения, содержавшиеся в паспорте. Это было мое первое впечатление о гитлеровской Германии тридцать седьмого года.　

Поезд шел в Париж, откуда мой путь лежал в порт Гавр. Мне предстояло совершить пятидневное плавание через Атлантический океан в Нью-Йорк. Воздушное сообщение между Европой и Америкой тогда только еще проектировалось. Используя быстрейшие способы передвижения, я рассчитывал на восьмые сутки попасть в Соединенные Штаты. Экипажу «Сталинского маршрута», проложившему воздушную трассу в Америку через полюс, потребовалось втрое меньше времени.　

Редакция «Правды» направила своего специального корреспондента в Соединенные Штаты, чтобы подробно информировать советских читателей о трансполярных перелетах наших славных летчиков. Впервые в жизни я покинул пределы Родины. Этому предшествовало много событий.

II

На Белорусском вокзале в Москве майским вечером 1936 года друзья провожали штурмана Виктора Левченко. Он ехал в Калифорнию, чтобы вместе с Сигизмундом Леваневским вернуться на Родину воздушным путем через Арктику. Но кто-то из провожающих опаздывал, и жизнерадостный красавец-штурман нетерпеливо посматривал вдоль перрона, тревожно поглядывая на часы. Увидев приближающихся летчиков, он оживился. Пришедших было трое, в руках они несли длинные трубчатые свертки.　

— А я-то думал, что не придете, — растроганно улыбался Левченко, обнимая друзей.　

— Плохие были бы мы товарищи, Витя! — характерным волжским говором, нажимая. на «о», говорил широкогрудый и плотный, среднего роста человек, с запоминающимся орлиным профилем, высоким чистым лбом и волнистыми каштановыми волосами. Его внушительная фигура, как бы источавшая здоровье и силу, привлекала своей обаятельной выразительностью. Глубокая морщинка между густыми бровями придавала лицу суровое выражение, смягчавшееся улыбкой серых лучистых глаз.　

Это был летчик-испытатель Валерий Павлович Чкалов. Об его безудержной храбрости рассказывали легенды. В кругу пилотов часто вспоминали отчаянно-смелые полеты Чкалова. Однажды в Ленинграде он провел самолет под мостом через Неву. В другой раз, поставив машину под углом к земле, он пролетел между двумя деревьями, разделенными меньшим расстоянием, чем размах крыльев его самолета. Казалось, он рожден для небывалых подвигов.　

Став испытателем, Чкалов уже освоил самолеты почти пятидесяти систем. Не было машины отечественной конструкции, штурвал которой он не держал бы в своих руках.　

Чкалов слыл верным товарищем с честным сердцем, всегда открытым для истинной дружбы. Его любили за прямодушие и доброту, уважали за смелое упорство, с которым он отстаивал свое мнение. Ему шел тридцать третий год, и уже миновало пятнадцать лет, как юноша-волжанин, сын рабочего судоремонтного завода, связал жизнь с авиацией.　

На проводы друга в чужедальние края вместе с Чкаловым пришли летчик Георгий Байдуков и штурман Александр Беляков. У вагона завязалась шутливая перепалка, и только тогда, когда прозвучал последний звонок, Чкалов притянул к себе Левченко и горячо зашептал ему что-то на ухо. Потом он отстранился и с таинственным видом приложил палец к губам.　

— Ну, друзья, от души желаю вам! — вырвалось у Левченко. — Вот та-а-кой букет цветов приготовлю… — широко раскинул он руки.　

Мне подумалось, что между неясным намеком штурмана и трубчатыми свертками, похожими на географические карты, есть какая-то связь. Не собирается ли эта тройка лететь? Но куда? Когда? На какой машине?.. Сочетание представлялось на редкость удачным: аккуратный, строгий, выдержанный Беляков, профессор воздушной навигации; всесторонне развитый умница Байдуков, которого сам Валерий Павлович называет «богом слепого полета»; а во главе экипажа — Чкалов.　

С Чкаловым меня познакомил еще прошлым летом литератор Борис Галин, описавший в «Правде» встречу летчика с Иосифом Виссарионовичем Сталиным.　

«Почему вы не пользуетесь парашютом, а обычно стараетесь спасти машину?» — спросил товарищ Сталин летчика-испытателя на Центральном аэродроме Москвы.　

«Я летаю на опытных, ценных машинах, губить их очень жаль, — ответил Чкалов. — Во время испытания самолета мысль направлена к тому, чтобы лучше узнать его… Обычно стараешься спасти машину, а тем самым и себя…»　

Немного помолчав, летчик добавил: «Я признаю парашюты, но предпочитаю обходиться без них».　

«Ваша жизнь дороже нам любой машины», — сказал Сталин.　

У Чкалова перехватило дыхание, внутри поднялась теплая волна. Он прижал руку к груди, хотел сказать вождю о самом дорогом, задушевном, но не смог. Безмолвно смотрел он на Сталина любящим взором. Как величайшая драгоценность, вошли в его сердце сталинские слова: «Ваша жизнь дороже нам любой машины…» Эти слова, возвеличивающие советского человека, созидателя и воина, Чкалов пронес через всю свою жизнь…　

Не было ничего фантастического в предположении, что Чкалов задумал большой перелет.　

Курьерский поезд ушел. Летчики направились к выходу. Я присоединился к ним, надеясь узнать у Чкалова, что он говорил Левченко.　

— Валерий Павлович, вы готовитесь к важному полету? Или это тайна?　

— «А если тайны нет, и это все один лишь бред моей больной души?» — пропел Чкалов слова Германа