Виктор Темин в первые два дня, беспощадно щелкая «фэдом», извел добрый десяток катушек пленки. Он ретиво снимал из всех положений: стоя, лежа, на корточках, сидя, коленопреклоненно; снимал из тамбура, из окна вагона, с крыши вокзала, а один перегон проехал на передней площадке паровоза, для чего-то созерцая убегающие вдаль две пары рельсов. Популярную Карину он переводил с рук на руки — от капитана Воронина и Ляпидевского до уборщика Лепихина, пока девочка не расплакалась и для кадра более не подходила. Чмокнув пухлую ручку ребенка, фотограф побежал искать новые сюжеты…　

К исходу вторых суток Темин заметно присмирел. Вечером видели, как он шушукался с начальником поезда, глядя глазами газели и влюбленно прикладывая ладони к груди. На рассвете Темин тигровой походкой прохаживался у порога комендантского купе. Перехватив рослого начальника, фотограф приподнялся на цыпочки и зашептал ему на ухо с такой пылкостью, что слышно было в противоположном конце вагона: «Что вам стоит! Я поговорю с машинистом, он нагонит эти десять минут… Согласны? Я вижу, что согласны! Век не забуду!..»　

Подпрыгивая, как фенимор-куперский индеец возле костра, Темин понесся по вагонам оповещать о предстоящем событии. Фотограф отчаянно торопился и выпаливал свою весть, не переводя дыхания, но чем больше он распространялся, тем туманнее становилась суть дела. Все, однако, разъяснилось спустя полчаса, когда диктор поездного радиоузла спокойно и внятно объявил:　

— Товарищи, прослушайте извещение! Ровно в одиннадцать часов дня наш поезд будет остановлен в пути, на перегоне, для производства фотосъемок. Просьба ко всем полярникам и летчикам заблаговременно собраться в ресторане и смежных с ним вагонах…　

— Явка обязательна! — послышалось из репродукторов грозное теминское предупреждение.　

Поезд шел в глубокой выемке, прорезавшей холмы Забайкалья. Пассажиры потянулись к середине состава. В десять часов пятьдесят восемь минут машинист умерил ход, поезд остановился. Виктор Темин первым соскочил на землю и голосом боцмана, объявляющего аврал, завопил:　

— Сюда! Скорее ко мне! Дóроги секунды!..　

Он метался во все стороны, но и в самой его кажущейся суетливости была какая-то система; по видимому, это и помогло ему в две минуты выстроить всех сто полярников вдоль вагона-ресторана. И пошло: раз — щелк, раз — щелк, раз — щелк…　

— Товарищи летчики, прошу ко мне!　

Он расставил семерых Героев Советского Союза на подножках вагона, трижды щелкнул; построил в одну шеренгу и снова защелкал; потом — полукольцом, тесной группой, парами…　

— Кончайте, отправляемся, — предупредил начальник.　

— Вот и готово, вот и готово, — приговаривал фотограф, машинально продолжая нажимать кнопку. — Спасибо всем вам, товарищи!　

Спустя несколько часов он вылетел из Читы специальным самолетом на Урал. Когда поезд прибыл в Свердловск, Виктор Темин встречал нас на вокзале с пачкой свежих газет «Уральский рабочий», где были помещены его уникальные снимки. Он был единственным, кому удалось заснять полные группы летчиков и челюскинцев. На станциях, в сутолоке встреч, это не представлялось возможным, а из Москвы участники героической эпопеи разъехались во все концы страны.[6]　

…И вот Москва. Любимая столица, мыслями о которой жили полярники в тяжкие часы невзгод и в дни радости. Отсюда, из Кремля, к ним протянулась могучая рука помощи. Они знали: в советской стране человек не может пропасть.　

Как волнует моих спутников приветственный гул людских волн, заливающих площадь Белорусского вокзала, нарядную улицу Горького! Увитые цветами автомобили медленно движутся по главной столичной магистрали к Красной площади. Белый вихрь листовок несется по улицам. Цветами покрылась асфальтовая мостовая — их бросают из окон, с балконов, с крыш; Москва встречает победителей — полярных летчиков, ученых и моряков. Отныне этот народный прием будет именоваться «встречей по-московски».　

На Красной площади, у Кремлевской стены, автомобили останавливаются. Полярники проходят вдоль трибун, заполненных москвичами; им бросают букеты…　

— Сталин! — проносится по трибунам.　

В легком пальто, приветственно подняв правую руку, Иосиф Виссарионович идет навстречу летчикам и челюскинцам. С ним — Калинин, Ворошилов, Орджоникидзе, Куйбышев, Каганович, Шверник.　

Товарищ Сталин, улыбаясь, обходит полярников, пожимает им руки, поздравляет. Пилоты и челюскинцы обступают Иосифа Виссарионовича, с радостным волнением слушают его теплые слова.　

Иосиф Виссарионович и члены Политбюро поднимаются на мавзолей.　

Рядом со Сталиным, руководителями большевистской партии и советского государства на левом крыле мавзолея Ленина стоят семь Героев Советского Союза, капитан Воронин, Шмидт, Бабушкин, и тысячи москвичей приветствуют их, шествуя через Красную площадь, как в дни всенародных праздников.

Путешествие второе (1937 г.)

I

Внизу на чистом мраморе льдов извивались черные прожилки трещин. Кое-где вился туман. Однообразие белой пустыни путало представление о высоте. Но стрелка альтиметра вздрагивала у черточки, отмечающей четыре тысячи метров.　

Самолет шел точно на север. На фюзеляже выделялась надпись: «Сталинский маршрут».　

Командир корабля Валерий Чкалов сидел у штурвала. На нем была теплая кожаная куртка, меховые унты и обыкновенная городская кепка, надвинутая козырьком назад, что придавало пилоту озорной вид.　

Позади, на масляном баке, лежал Георгий Байдуков, второй пилот. На полу, сунув под голову спальный мешок, изогнулся штурман Александр Беляков; его внушительная фигура занимала пространство между откидным столиком и баком, в который штурман упирался ногами.　

Чкалов чуть дотронулся до плеча второго пилота. Тот протер глаза и вздохнул, выпустив изо рта струю пара.　

— Подходим к полюсу, — крикнул Чкалов.　

Байдуков вытащил из дорожного мешка пару апельсинов, — они стали ледяными шариками. Тогда летчик выбрал крепкое румяное яблоко, тоже промерзшее насквозь. От яблока сразу заломило зубы. Перебросив ноги через бак, второй пилот сел подле Чкалова и мигнул ему: «Давай сменяться!» Командир, не выпуская штурвала, приподнялся. Байдуков протиснулся на его место. Чкалов уступил одну педаль, потом другую, отдал штурвал и полез на бак. Апельсин уже оттаял на отопительной трубе; снять с него кожицу не составило труда. Отделив пару сочных долек, Чкалов нехотя проглотил их.　

С того момента, как они взлетели с подмосковного аэродрома, прошло уже более суток. Веки Чкалова покраснели, под глазами пролегли глубокие тени. Передав управление товарищу, он сразу же погрузился в тяжелый сон.　

Беляков возился с астрономическими расчетами.　

— Полюс! — закричал он.　

Чкалов сразу вскочил и, улыбаясь, поднял вверх большой палец.　

Штурман напряженно отстукивал: «ЦЩ де РТ + нр 24+ +38 — мы перевалили полюс — попутный ветер — льды открыты — белые ледяные поля с трещинами и разводьями — настроение бодрое…»　

Это было девятнадцатого июня 1937 года в пять часов