из полиции ушел. Десять лет!

– В общем, хулиган какой-то? – спрашивает Матвей, посылая мне надменные взгляды.

– Да сто процентов, – говорит информатор. – Заточка – это их почерк…

– Лицом к нему стоял. – Я не спрашиваю: просто поддерживаю беседу. – И на близком расстоянии…

– Переругивались, – предполагает Матвей.

– Вроде того, – соглашается информатор и достает распечатку телефонных звонков. – Есть два номера с фальшивыми симками.

Он тычет пальцем, и я вижу свой номер. Это мой звонок пять дней назад.

Другой номер – в вечер смерти. С него тоже был один звонок.

– Это тоже симка на украденный паспорт, – поясняет информатор. – И если первый телефон мы не нашли, то этот засечь удалось. Ретранслятор того самого района, где произошло убийство. Звонок был примерно за час до того, как Мирзоев вышел от дочери и пошел домой. Но, честно говоря, это ничего не значит. У Мирзоева много знакомых и друзей живут поблизости. А левые симки сейчас у каждого второго…

Все логично, и у меня возникает странное чувство, что мир, действительно, имеет несколько параллельных измерений, ход в которые открыт лишь немногим.

Обычная жизнь и, прости господи, заурядная смерть среднего преподавателя и бывшего мента: только в моей памяти, как в клетке, бьется его яростный голос, кричащий о дороге из трупов.

– Старичок дачку имел, – бубнит следователь прокуратуры, – На рыбалку ездил. Даже ни разу за границей не был. Даже в Финляндии, представляете?

«Я тебя остановлю! – кричит молодой и сильный голос с еле слышным армянским акцентом. – Ты переступил границы!»

В какой это реальности? – удивленно спрашиваю я себя.

Может, это в другом мире?

– Ты не слушаешь? – ехидно спрашивает меня Матвей.

Информатор уже кладет конверт в карман.

Затем кивает нам и уходит.

Матвей сидит, красный от удовольствия.

– Надо съездить к его жене в больницу, – говорю я. – Раз уж мы здесь.

– Разумеется, – великодушно соглашается он, демонстрируя мне бумажку, оставленную информатором. – Проспект Солидарности, четыре.

Мы едем на такси в Александровскую больницу. Долго пытаемся найти нужный корпус. Наконец мы сидим в коридоре в продавленных креслах.

Жена Мирзоева выходит к нам сама. Она бледная, растрепанная, с заплаканными глазами. У нее синяки на сгибе руки и следы от капельниц на тыльной стороне ладони.

Кажется, она рада нашему приходу. Ей нужно с кем-то поговорить, ей важно слышать, что дело об убийстве ее мужа интересует других людей. Она не просит показать наши документы.

– Врагов не было, что вы, – слабо говорит она. – Он был такой человек… Студенты, друзья, соседи, к нему все шли за помощью…

– Скажите, среди ваших знакомых есть Митя?

– Митя? Это значит Дима?

– Нет. Ваш муж называл его Митя.

Она качает головой.

– Нет, Мити нет. У Гриши на кафедре есть Дмитрий Алексеевич. Гриша его называет Дмитрием… называл… – она всхлипывает – Ох, Гриша, что же ты наделал? Зачем ты ушел? – и начинает тихо плакать. – И знаете, он как чувствовал, в Омск съездил, словно прощался…

– В Омск. – неожиданно для самой себя громко говорю я. – Опять этот Омск!

Жена Мирзоева поднимает на меня заплаканные глаза.

– Что вы сказали?

– Когда он последний раз был в Омске?

– Года два назад, в 2013-ом… Летом… – она достает из больничного халата носовой платок. Промокает глаза, высмаркивается. – На рыбалку ездил… Но грустный вернулся, как чувствовал, что со всеми попрощался…

– Может, с ним там что-то случилось? Он ничего не рассказывал?

– В Омске? – она непонимающе смотрит на меня. – А что там могло случиться?

– Мы проверяем все версии, – важно поясняет Матвей, бросая на меня негодующий взгляд.

– Вы знаете, – она вдруг оживляется. – У Гриши записная книжка есть. Я ее полиции показывала, они все последние месяцы просмотрели, но ничего не нашли. Может, вам пригодится? Но я ее вам не отдам, можете здесь посмотреть.

Она достает из кармана кожаный прямоугольник с картинкой на обложке. Жена Мирзоева гладит книжку, протягивает ее мне.

Книжка заполнена вяло. По одной записи на один-два дня. Да и правду сказать – кому сейчас нужны записные книжки? Кажется, хозяин этой даже и не знает, что с ней делать.

Я вижу рецепт самодельного вина, телефон шиномонтажа, затем начатую, но не законченную таблицу футбольных матчей, тему курсовой студентки Нины Ольмерт, время заседания кафедры – записи из вежливости расползаются на целую страницу, и я листаю быстро. Я неуклонно двигаюсь к началу. Жена Мирзоева заглядывает мне через плечо.

– Да это уже прошлый год, – говорит она. – Там ничего нет. Я все до дыр просмотрела…

– Спасибо вам за помощь, примите наши соболезнования, – Матвей встает.

Я быстро переворачиваю листы – напоминание о дне рождения, адрес сайта «gidonline.ru», денежные подсчеты, стоимость кирпича, женский профиль, адрес санатория в Крыму, выписка из поправки в Уголовный кодекс, телефон нотариуса; осталось совсем немного – я уже в августе 2013 года.

Все, книжка закончилась, вернее, началась: передо мной первая страница.

Я еще не успеваю на нее взглянуть, как меня окатывает ледяная волна догадки. Словно во сне, так и не прочитав первую страницу, я закрываю книжку и смотрю на обложку.

На ней изображено здание, похожее на трамплин. Внизу нарядная надпись: «Омск. 1716 – 2016» и ниже, маленькими буквами: «Омский музыкальный театр».

Он купил книжку в тот самый приезд.

Но зачем?

Может, ему ее подарили? Но он приехал к друзьям, кто из них будет дарить такую ерунду? Он же не мелкий районный чиновник, для которых и навыпускали этих сувениров к трехсотлетию Омска – друзьям такое не дарят. Нет, Мирзоев сам пришел в книжный магазин и купил. Либо взял у кого-то из знакомых.

Взял специально.

Чтобы что-то записать.

А потом собраться с мыслями и продолжить записи.

Я медленно открываю книжку на первой странице. Я вижу шестизначный телефон, затем расписание маршрутки. Зарисовка поплавка и крючка.

И выше – самые первые слова, которыми он и начал свою новую записную книжку. Запись, ради которой эта ненужная книжка и была приобретена.

Это пять фамилий. Четыре из них – зачеркнуты.

«Кагарлицкий» – написано синим, зачеркнуто синим.

«Протасов» – написано синим, зачеркнуто синим.

«Арцыбашев» – написано синим, зачеркнуто черным.

«Фоменко» – написано синим, не зачеркнуто. Рядом несколько знаков вопроса, написанных черным.

«Иванов» – написано черным, зачеркнуто черным.

– Кто эти люди? Вы их знаете? – я протягиваю ей книжку.

Она смотрит, наморщив лоб.

– Я знаю только Арцыбашева. Но он погиб. Полтора года назад он сгорел. Это несчастный случай. Гриша очень переживал. Они когда-то были лучшими друзьями, но потом как-то разошлись… Но общались…

– Арцыбашев ведь вам звонил незадолго до смерти?

– Откуда вы знаете? – но сил на вопросы