Как они на него смотрели, как слушали! Хлынул ледяной дождь,и никто не заметил этого. Именно тогда впервые посетило его пьяноефантастическое чувство, слаще которого ничего нет. Они маленькие, он большой.Они толпа, он Лидер. Масса и Он. Он и масса.

Правда, вскоре началось свирепое похмелье. Настоящаянаркотическая ломка. Тоска, апатия, дурные сны. Ему снилось, что он один изних, что он голодный золотушный младенец на руках беженки. Он видел ее грубоелицо, чувствовал зловоние ее щербатого рта, холод, голод, свою беспомощность иненужность. Грязь Востока, умноженная на грязь войны. Вши, чесотка. Женщины втеплых штанах под фланелевыми халатами. Голодные дети в обносках. Больныестарики. Все злые. Все большие, он маленький. Самый маленький, самый ничтожныйиз них.

Выступление на следующем митинге, уже в Москве, на каком-токрупном заводе, где несколько месяцев не выплачивали зарплату, оказалосьотличным лекарством, Он язвительно разоблачал власть: руководство завода,руководство страны. Он говорил то, что они хотели услышать. Опять он сталбольшим, а люди в толпе маленькими. Но главное, он полюбил их, маленьких,слабых, доверчивых, и себя, большого, сильного, важного.

От любви он хорошел. Расправлялись плечи, сверкали глаза. Онискренне желал им помочь, вытянуть их из заколдованного круга социальнойнесправедливости, научить думать и чувствовать, как он, глобально и возвышенно.Они это понимали и отвечали ему восторженной взаимностью. Тогда, в концевосьмидесятых – начале девяностых, у них, как и у него, оставались ещезначительные ресурсы неизрасходованных иллюзий, и это рождало сладкое чувствоединения.

В своих ранних выступлениях он старался быть убедительным илогичным. Он сам сочинял свои речи и наговаривал их на диктофон.

– Слишком умно! – замечала жена, перепечатывая тексты накомпьютере. – Они тебя не поймут и рассердятся. Не надо логики, только эмоции,не надо никаких нюансов и оттенков, только черные и белые краски, это им близкои доступно.

Она редактировала тексты, упрощала их и насыщала пафосом.Удивительно, как Галина Дмитриевна умела чувствовать, кому какой нужен пафос,что хотят услышать закавказские беженцы, тюменские нефтяники, московскиестуденты, питерские безработные с высшим образованием.

– Галя, но так нельзя! – восклицал он, тыча пальцем вотредактированный текст. – Это же глупость!

– Можно, – отвечала она, проницательно щурясь, – этополитика, это закон толпы. Скушают, как миленькие, и добавки попросят. Незабывай, кто ты и кто они.

– Чем же я лучше? – кокетливо спрашивал он.

– У тебя есть харизма, – отвечала она с важным видом.

Это словечко только начало входить в моду, почти никто незнал его реального смысла, и в широких слоях населения возникала ассоциация состарым русским словом “харя”, бабки в деревнях так и говорили: за этого небудем голосовать, у него харизма толстая и противная.

– Ты хотя бы понимаешь, что это такое? Объясни, потому что яне понимаю, – говорил он, продолжая кокетничать.

– В переводе с греческого это богоизбранность, дар Божий. Впереводе с современного русского – обаяние политического лидера, его лицо, егоимидж. Получается не совсем адекватно, зато красиво.

До начала девяностых одной только харизмы было довольно,чтобы стать популярным политиком, создать свою партию-, получить голоса навыборах. Евгений Николаевич Рязанцев принадлежал к когорте демократическихмальчиков, выросших на магнитофонных записях Галича и Высоцкого, на бледныхсамиздатовских ксерокопиях книг Солженицина и Авторханова. Всякая идеология емупретила, в том числе идеология денег. Какие деньги? Зачем, если есть народнаялюбовь, когда есть харизма, единственная его идеология?

Каждое утро Евгений Николаевич смотрел в зеркало, на своеинтеллигентное, благородное лицо, на свою бесценную харизму. Ее следовалохолить и беречь. Он боялся поцарапать ее во время бритья. Он запрещал себе естьчто-либо после шести вечера, чтобы утром харизма не была отечной и одутловатой.Он удалял щипчиками волоски из ноздрей, расчесывал щеточкой свои густыекрасивые брови, чтобы не торчали в разные стороны, вбивал специальные гели вкожу вокруг глаз. С помощью жены он научился ухаживать за своей харизмой вполнеграмотно и справлялся с проблемами не хуже профессионального косметолога.Единственное, что портило его, это легкая желтизна кожи и белков глаз,последствия тяжелой желтухи. Он подцепил ее еще до брака, в университете, вовремя поездки в подмосковный колхоз, от одной молоденькой колхозницы,вульгарной, но сладкой и сочной, как одноименная дынька.

Желтуху давно залечили, однако желтизна, память о дыньке,иногда проступала сквозь холеную кожу. На это обращали внимание, пускалинеприятные слухи, и в нескольких своих интервью Евгений Николаевич пожаловался,что в студенческие годы его за антисоветские взгляды преследовало КГБ. Во времяодной из диспансеризаций по приказу Пятого управления его специально заразилигепатитом “В”.

Обидно было то, что искусством зарабатывать капитал влиянияи получать проценты со всего, даже с такой неприятной и неприбыльной вещи, какгепатит “В”, Евгений Николаевич овладел в совершенстве именно тогда, когдапришло время переводить его в капитал реальный, в твердую валюту. Партия“Свобода выбора” нуждалась в деньгах.

Выбор спонсоров оказался невелик. Деньги могли датьотечественные предприниматели, которые в результате фантастических безумствприватизации успели к девяносто второму году хапнуть столько, что не знали, кудадевать, и западные фонды, заинтересованные в парламентском лобби и инвестицияхв российскую экономику и политику.

Первые слишком криминальны, вторые слишком бюрократичны,третьего не дано. Надо было срочно кому-то продаваться, но ужасно не хотелось.Евгений Николаевич метался, мучался. Он с детства панически боялсяответственности и не умел принимать твердых решений. Доверить выбор спонсоровкому-то другому он тоже не мог, мешали амбиции, становилось страшно: вдругсоратники, почуяв слабину, сметут его с пьедестала лидера, он упадет и разобьетвдребезги свою бесценную харизму?

Партия “Свобода выбора”, как капризная царевна из сказки,отвергала одного жениха за другим и в итоге отдалась первому встречному,поскольку тянуть дальше было нельзя. Надвигалась очередная предвыборнаякампания.

Первым встречным оказался один из совладельцев американскогоконцерна “Парадиз” мистер Хоган. За благообразной улыбчивой физиономиеймиллионера Джозефа Хогана скрывалась хитрая мордашка потомственного одесскогобиндюжника Жорки Когана, эмигранта в третьем поколении. Дед его был портовымвором в Одессе, в восемнадцатом году благоразумно слинял в Америку и сталмелким торговцем. Отец закончил Колумбийский университет и стал адвокатом. Внукзакончил Гарвард и стал миллионером Джозефом Хоганом.