Речь идет о страхе внушенном, бредовом, основания которогосам трясущийся интеллигент не может объяснить. В него запустили идею-вирус,идею-матрицу, а он уже сам вырастил какого-то монстра, который лишил егоспособности соображать. Вот, большинство интеллигенции в 1996 г. проголосовалоза Ельцина (особенно красноречива позиция научных городков). Социологи,изучавшие мотивы этого выбора, пришли к выводу: в нем доминировал страх – передЗюгановым! Никаких позитивных причин поддержать Ельцина у интеллигенции уже небыло. Полностью растоптан и отброшен миф демократии. Нет никаких надеждпросочиться в «наш общий европейский дом». Всем уже ясно, что режим Ельцинаосуществляет демонтаж промышленности и вообще всех структур современнойцивилизации, так что шансов занять высокий социальный статус (шкурные мотивы)интеллигенция при нем не имеет.

Если рассуждать на холодную голову, то овладевшая умамиобразованных людей вера («Придет Зюганов и начнет всех вешать») не может бытьподтверждена абсолютно никакими разумными доводами, и этих доводов в разговорахполучить бывает невозможно. Более того, когда удается как-то собеседникауспокоить и настроить на рассудительность, на уважение к законам логики, онсоглашается, что никакой видимой связи между сталинскими репрессиями иЗюгановым не только нет, а более того, именно среди коммунистов сильнее всегоиммунитет к репрессиям. Тем не менее, предвыборная стратегия Ельцина,основанная на страхе, оказалась успешной.

Если бы этот страх лишь грыз и мучил душу интеллигента, егоможно было бы только пожалеть. Но психоз стал политической силой, потому чторади избавления от своего комплекса интеллигенция посчитала себя вправе нежалеть никого. Поддержать такие изменения в стране, которые причиняютнесовместимые с жизнью страдания огромному числу сограждан. Видя воочию этистрадания, антисоветская интеллигенция, тем не менее, поддерживает причиняющийэти страдания режим, оправдывая это единственно своим избавлением от самой жесозданного страшного привидения.

Одним из важных мотивов в антисоветских стенаниях элитарнойинтеллигенции был, как ни странно, чисто шкурный – «при советской власти намнедоплачивали!». Странно было именно то, что эти жалобы очень сочувственновоспринимались массовым сознанием – такова была любовь к народным артистам ипоэтам.

В среде научной интеллигенции эта тема тоже муссировалась,но с гораздо меньшим успехом. В лаборатории иногда кто-нибудь заводил такиеречи: «Помнишь, стажер у нас был из Штатов, тупой такой? Вот, получает 30 тыс.долларов в год. А ты бы сколько там получал?» Это были странные речи. Казалосьбы, какая связь? То Штаты, а то тут. Разные страны, разные деньги, разный хлеб,все разное. Нелепо вырывать какой-то один элемент и его сравнивать. Ответишь втаком духе, собеседник сразу меняет тему разговора, не спорит. Но, видимо,кружки единомышленников на этот счет складывались уже с 60-х годов, и междусобой часть ученых эту тему мусолила. Удивительно несистемное мышление. Скажипрямо: нравится мне в США, а тут не нравится!

Но все же, по моим оценкам, среди ученых большогораспространения шкурный мотив не имел. В среде художественной интеллигенции –другое дело. И когда во время перестройки наши таланты заговорили об этомсокровенном, ушам своим трудно было поверить. Какими обделенными они предстали!И самое поразительное, что они скрупулезно высчитывали, сколько им советскаявласть недоплатила – но чудесным образом забывали о том, что она им дала икаков был уровень потребления у них по сравнению с работниками другихпрофессий.

Помню, выступала по телевидению Мария Миронова. Мне онавсегда казалась посредственной артисткой, которая где-нибудь в Голливуде вообщебы перебивалась с хлеба на квас. Но почему-то перестроечная закулиса сделала изнее и Андрея Миронова каких-то символических гениев, и экран для ее рассужденийпредоставлялся очень часто. Она и подняла эту больную тему – как советскаявласть держала великих артистов в черном теле и безжалостно вырывала у нихкусок хлеба, заработанный большим нервным напряжением и вдохновением.

М.Миронова говорила о себе, но выходило, будто она выражаетмнение всего своего цеха (в чем я искренне сомневаюсь). Но весь ее рассказ былудивительно противоречив (вот уж некогерентность в чистом виде). Перед тем какначать свою песню о «черном теле» и низких доходах, она со вкусом и даже сострастью рассказывала о том, что собрала одну из лучших в мире коллекцийфарфора – такое у нее было увлечение. Казалось бы, она должна была бы смекнуть,что бесплатно антикварные фарфоровые вазы нигде в мире не даются, даже такимактрисам, как она. Значит, были у нее при советской власти денежки.

В 80-е годы моя семья снимала дачу в очень хорошем местенедалеко от Москвы, и мы ходили на речку мимо дачи М.Мироновой. Полгектарапрекрасной земли, дом с газом, телефоном, канализацией и т.д., к дому асфальтированноешоссе. Да и в Москве квартира, судя по телепередаче, незаурядная. Об этихмелочах, полученных от государства, артистка вообще забыла упомянуть. Они еюбыли получены как бы из воздуха, как часть природы, по какому-то высшему праву.Спасибо, мол, за то, что вы есть. А на самом деле это была именно плата, иочень немаленькая.

Но с Мироновой много требовать и не приходится. А вот, виюле 1999 г. в передаче “Тихий дом” (с С.Шолоховым) откровенничает моя любимаяпевица, замечательный наш голос – Елена Образцова (Лауреат Ленинской иГосударственной премий, Герой Социалистического Труда). Она ударилась вфилософию и стала рассуждать о роли счастья и страдания в творчестве: “Одинмомент в жизни сделал меня счастливой – это ненависть”. Ведущий состроилудивленное лицо: мол, как так? И певица поведала ужасную историю. Онадоговорилась с Аббадо участвовать в записи “Реквиема” Моцарта. Приехала в Милани узнает, что эту партию дали другой певице. Почему? Аббадо ей объясняет, чтоякобы какой-то чиновник из Министерства культуры СССР забыл прислать какую-тотелеграмму, необходимую для заключения контракта. Образцова, по ее словам,“была потрясена, возмущена, почувствовала себя абсолютной рабыней” и захотелаостаться за границей – она “возненавидела СССР”.

А как же счастье? Оно пришло попозже, вечером, когда она вконцерте пела с Аббадо в сцене судилища, где посылала проклятья жрецам – “япроклинала Советскую власть”. Проклинала не забывчивого чиновника, не своегодруга Аббадо, который поленился позвонить ей, чтобы ликвидировать недоразумение(если только дело и вправду было в телеграмме, а не в обычных артистическихинтригах). Нет, она проклинала ни много ни мало советскую власть и ненавиделастрану. А ведь она прошла типично советский путь в искусство – в провинциальномгороде училась петь классические арии во Дворце пионеров.

Можно бы понять – натура художественная, впечатлительная,был у нее в Милане момент аффекта. Но говорить это через много лет как о важноми дорогом для нее моменте жизни (“счастье”), по центральному телевидению всемународу – это какая-то невероятная бесчувственность. Неспособность положить наодни весы свою обиду и свое проклятье. Так же, как говорить о той обиде, какуюнанес ей Советский Союз – у нее из квартиры забрали предоставленный ей на времяхороший рояль. Поминать это человеку, который на свои доходы мог бы десяткитаких роялей купить.