и белят стены, и возятся и пьют, и накопляют, ходят в церковь и венчаются, и любятся, и умирают между трех обличий одного святителя» [90, 655–656]) и куда пока еще не проник разрушающий вихрь революции (но, впрочем, «буря же бурлит», и вот-вот ворвется «бессмысленный Дракон» [90, 658]). Этот «страшный час, час грозный» уже близок: «содрогнулась Русь» [90, 658].

Виновником бедствий, выпавших на долю многострадальной русской земли, Б. К. Зайцев считает леворадикальную интеллигенцию, разбудившую «апокалиптического зверя» – «Дракона», который, вырвавшись на волю, уже «пожирает» все на своем пути. Идеалистические устремления яростных борцов за «братство народов, равенство, счастье всесветное» [90, 661] из числа представителей «мыслящего сословия» («бесконечных политиков с Арбата, адвокатов, инженеров и военных» [90, 659]) при соприкосновении с жестокой реальностью, с низменными инстинктами разбушевавшейся массы, «серых героев», в миг развеялись. От громких лозунгов и призывов пламенных ораторов, «витий» (над которыми иронизировал А. А. Блок в поэме «Двенадцать»), не осталось и следа. «О русские интеллигенты, о слова, слова, прекраснодушие, приятность, барственность, народолюбие! Сурова жизнь, и не приятна, и не прекраснодушна» [90, 659], – с горечью сетует Б. К. Зайцев, будто продолжая прерванный диалог с уже ушедшим поэтом-мечтателем, искренне верившим в величие русской революции.

Скрытая полемика с А. А. Блоком, ведущаяся на страницах рассказа «Улица св. Николая», позволяет глубже осмыслить суть произошедших в 1917 году событий, казавшихся Б. К. Зайцеву не только национальной катастрофой, но и игрой космических сил, которые в своем буйстве безвозвратно поглотят Атлантиду-Россию, ибо уже приблизился час ее гибели: «и вал растет, буря идет» [90, 659]. На стихийность русской революции, представлявшейся «грозовым вихрем», «снежным бураном», неоднократно указывал А. А. Блок, прекрасно осознавая, что вселенский «бурный поток», не подвластный человеку, «легко калечит в своем водовороте достойного» [38, V, 399]. А сама революция («она сродни природе» с ее иррациональной сущностью) «часто выносит на сушу невредимыми недостойных», но это, по мысли А. А. Блока, «ее частности», не меняющие «ни общего направления потока, ни того грозного и оглушительного гула, который издает поток» [38, V, 399].

«Общее направление потока», устремленного «Вперед, вперед! К светлому будущему!» [90, 661], представляется Б. К. Зайцеву путем в бездну, куда мерно, чеканно («вперед, и в ногу, в ногу, и под барабан. Вперед» [90, 658]) шагают «серые герои» революции, затеявшие «не детскую, как прежде, не задорно-шуточную, нет, но настоящую войну, братоубийственную, с треском пулеметов, с завыванием гранат» [90, 660]. Если А. А. Блок восторженно приветствовал маршевое движение революции по России («Революцьонный держите шаг! / Неугомонный не дремлет враг!» [38, III, 239], «Вперед, вперед, / Рабочий народ!» [38, III, 242]), искренне верил в ее неумолимость, в «возмездие» за грехи «старого мира» и мучительно соглашался с необходимостью уничтожить следы дворянско-буржуазной культуры во имя строительства на ее обломках новой цивилизации («Не бойтесь разрушения кремлей, дворцов, картин, книг» [38, V, 402]), то Б. К. Зайцев воочию убедился в лживости и порочности борцов за «светлое будущее», которые не имеют ничего святого, глумятся над национальным достоянием, презирают все русское, православное, только прикрываются высокими общественными идеалами и, мечтая о благе всего народа, «как будто ненавидят ближнего» [90, 661]. В рассказе «Улица св. Николая» писатель художественно представил реальную картину революционных будней, когда уже «поделена земля, и допылали те усадьбы», «разведен скот, диваны вытащены, зеркала побиты и повырублены кое-где сады», «библиотеки отпылали, сколько надо, – в пламени ль пожаров, в мирных ли цыгарках» [90, 659]. Все эти последствия опустошительного «урагана» народного гнева, «русского бунта», прекрасно осознавал А. А. Блок, предвидя возможные возражения со стороны интеллигенции («Что же вы думали? Что революция – идиллия?»): «Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? – Потому, что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа. Почему валят столетние парки? – Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему – мошной, а дураку – образованностью» [38, V, 402]. И Б. К. Зайцев невольно соглашается с печальными рассуждениями своего оппонента, с самого начала революции призывавшего «образованный класс» возложить на себя ответственность за все, что происходит в стране («ведь за прошлое – отвечаем мы?» [38, V, 402]). Впрочем, не одна интеллигенция во всем виновата.

Не меньшую долю вины за бездуховность предшествовавшей революции эпохи и А. А. Блок, и Б. К. Зайцев возлагают на русское священство, призванное указывать высокие нравственные ориентиры своей пастве, воплощать в жизни великий этический Завет Сына Человеческого. «Почему дырявят древний собор?» – вопрошал поэт. – «Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой» [38, V, 402]. Б. К. Зайцев не просто разделяет гнев и возмущение А. А. Блока, но и сам приводит немало аргументов, доказывающих пагубность кризиса, охватившего русскую Церковь на рубеже ХIХ–ХХ веков. Священники, в большинстве своем «привыкшие к молебнам, требам, к истовому пению и жизни истовой, замедленной в бездвижности, и с ожирением сердца» [90, 655], были далеки от духовно-социального служения человеку – своему ближнему, возлюбить которого завещал Христос. Тяжелейшая нравственная болезнь, «ожирение сердца», которой оказалось подвержено все русское общество начала ХХ столетия («Ты же протирал глаза, о обыватель, гражданин и пассажир международных lux’ов, посетитель вод, Карлсбадов, Киссингенов; ты, страдавший ожирением сердца, ощутил, что все заколебалось в смутном дьявольски-бесовском танце» [90, 660]), свидетельствовала об оскудении в нем любви не к абстрактному человечеству, а к отдельному человеку-личности – Образу и Подобию Божию. Ибо «сердце есть центр любви, а любовь есть выражение глубочайшей сущности личности» [64, 70]. В своем рассказе Б. К. Зайцев, соглашаясь с крупнейшим отечественным религиозным мыслителем Б. П. Вышеславцевым, убедившимся в том, что «вся современная цивилизация» поражена «склерозом сердца» [64, 71], художественно представил последствия этого недуга в революционной России, охваченной пламенем человеконенавистнической гражданской войны.

Однако вопреки всеобщему безумию, дикой ненависти, посеянной идеологами национальной распри, большевиками, в Москве, в самом ее сердце, осталась нетронутой «улица-долина» [90, 663], где сохранилась в первозданной чистоте и естественности подлинная человеческая жизнь, освященная Святым Духом, еще не оскверненная «серыми героями», сыновьями уже не «грядущего», а «явленного» Хама. «Среди горечи ее, стонов отчаяния, средь крови, крика, низости, среди порывов, деятельности, силы и ничтожества, среди всех образов и человека и животного – всегда, в субботний день пред вечером, в воскресный – утром, гудят спокойные и важные колокола Троих Никол, вливаясь в сорок сороков церквей Москвы» [90, 663]. Свою дорогу к храму в море житейской суеты находят «и старый, и молодой, и бедный, и богатый» – «различный люд» [90, 663].

Самый почитаемый на Руси святой – Николай Чудотворец, «помощник страждущим, ближе сошел в жизнь страшную» [90, 663], чтобы духовно укрепить в час испытаний русский православный народ, раздираемый междоусобной бранью. Именно он, «Никола Милостивый, тихий и простой святитель», «друг бедных