и заступник беззаступных», собирает под сень «трех алтарей своих» врагов-братьев, чтобы примирить их, «благословить путь» и «в метель жизненную провести» [90, 665]. Так оказываются под покровом «доброго пастыря» и «интеллигент русский, давняя Голгофа родины», потерявший в соблазне рационалистического познания мира веру в абсолютные нравственные Заветы Спасителя и мучительно ищущий Путь к Богу через падения и отпадения от Него, и даже «солдат-красноармеец, воин новой жизни» [90, 663], которого не оставляет, несмотря на его заблуждения, милость Божия (как не оставляет она и в поэме А. А. Блока «двенадцать» идущих «державным шагом» красногвардейцев, впереди которых – «Исус Христос» [38, III, 243]).

Высокая этическая идея Любви к Человеку, лежащая в основе русского национального согласия, нарушенного революцией и гражданской войной, пронизывает рассказ Б. К. Зайцева. Писатель создает в нем аллегорический образ Храма, в котором духовно воссоединилась расколовшаяся на части Святая Русь. «Все сюда собрались, все равно здесь, равенством страдания, задумчивости, равенством любви к великому и запредельному, общего стояния пред Богом» [90, 663]. В этом поистине «общем стоянии пред Богом» меркнут сиюминутные заботы, кажутся пустой суетой политические расхождения и ссоры, исчезает классовая ненависть и вражда. «Колокола звонят», будто взывают к голосу совести, «свечи теплятся», рассеивая мрак непросветленных душ, и откуда-то сверху, с неба, раздается голос поющего хора, словно сам Христос сходит на землю и обращается ко всем «братьям и сестрам» со Словом утешения и любви: «Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененные, и Аз успокою Вы» [90, 663].

Дословная цитата из Евангелия от Матфея (Мф. 11, 28), введенная в художественную ткань рассказа, усиливает нравственно-философский смысл поднятой автором проблемы национального примирения. Чрезвычайная важность ее решения побуждает писателя обратиться к вечным библейским образам, концентрирующим в себе многовековую мудрость человечества. Так совершенно не случайно Б. К. Зайцев, рисуя символическую картину бедствий, выпавших на долю матери-России, которая омывает «слезами постаревшее лицо свое», плачет над «сыновним трупом», вспоминает «Рахиль древнюю» и «Марию-Матерь Господа» [90, 663]. Ветхозаветная Рахиль, жена Иакова и мать Иосифа, в еврейской традиции, о чем свидетельствует пророк Иеремия (Иер. 31, 15), воспринималась «как праматерь Израильтян, осиротевшая и безутешно плачущая о сынах своих, ибо их не стало» [31, 599]. Евангелист Матфей упоминает о Рахили, которая «плачет о детях своих и не хочет утешиться» (Мф. 2, 18), повествуя о Вифлеемской трагедии «избиения младенцев» и о стенаниях матерей, потерявших своих чад. Образ Богородицы для христиан точно так же, как образ Рахиль для иудеев, является воплощением материнства (в середине ХХ века А. А. Ахматова в поэме «Реквием» создаст удивительный по силе художественного обобщения образ Матери, восходящий к Пречистой Деве Марии, мучительно переживающей страдания своего Сына: «…А туда, где молча Мать стояла, / Так никто взглянуть и не посмел» [12, 299]).

Изображая ужасы гражданской войны, посеявшей вражду между сыновьями, красными и белыми, единой Матери-Родины, Б. К. Зайцев вполне естественно сравнивает Россию с Богоматерью. Только материнская любовь способна примирить расколовшуюся на части Русь – «сердца усталые, души, в огне мятущиеся, души, грехом палимые, изнемогшие под грузом убиенных» [90, 663]. Эти сердца и души тянутся к Свету, ищут свой Путь в океане жизни, в котором пока еще остались кое-где маяки – христианские храмы. Из «сорока сороков» московских церквей Б. К. Зайцев указал в своем рассказе на «Троих Никол» в старых Арбатских переулках: «все идут сюда, быть может и палач и жертва, и придут, доколе живо сердце человеческое» [90, 663]. Великое таинство единения человека с Богом в революционное лихолетье совершается особенно торжественно и скорбно, «хор поет призывно: “Слава в вышних Богу, и на земле мир, и в человеках благоволение”» [90, 663]. Знаменитые слова из песнопения ангелов, прославляющих Рождество Христово, донесенные до человечества евангелистом Лукой (Лк. 2, 14) и точно воспроизведенные в рассказе, наполняются особым смыслом. В них заключена главная идея всего произведения, которую попытался донести Б. К. Зайцев до охваченной огнем братоубийственной войны России, – идея мира и национального согласия.

Вопросы и задания

1. Как представляет эпоху «окаянных дней» Б. К. Зайцев в рассказе «Улица св. Николая»? Какие библейские образы возникают в художественном сознании автора?

2. К каким эпизодам Священного Писания обращается Б. К. Зайцев в рассказе «Улица св. Николая», представляя Россию, объятую пламенем братоубийственной гражданской войны?

Темы докладов и рефератов

1. Образ православной Москвы в рассказе Б. К. Зайцева «Улица св. Николая».

2. «Интеллигенция и революция» в рассказе Б. К. Зайцева «Улица св. Николая»: полемика с А. А. Блоком.

3. Тема материнского заступничества в рассказе Б. К. Зайцева «Улица св. Николая»: образы «Рахили древней» и «Марии-Матери Господа».

Библейские образы и аллюзии в публицистике Е. И. Замятина

Проблема «сегодняшнего и современного», ставшая предметом художественно-философской рефлексии Е. И. Замятина в одной из его статей 1920-х годов, является центральной в публицистике писателя. Живо откликавшийся на злободневные социально-политические, нравственно-этические вопросы времени автор полемического романа-предостережения «Мы», даже устремляясь в будущее, не оставлял без внимания настоящего, «различал, и весьма строго, вечное и конечное» [160, 236], соизмерял «физическое» с «метафизическим», поверял земное небесным, интегрировал «завтра» и «вчера», разрабатывая теорию «синтетизма», которая способна во всей полноте разъяснить противоречия окружающего мира, соединить крайности, нейтрализовать «+» и «–». В этой всеобъемлющей эстетической теории основополагающими категориями выступают «сегодняшнее» и «современное»: «у “сегодняшнего” – практически нет измерения во времени, оно умирает завтра, а “современное” – живет во временных масштабах эпохи», оно «стоит над сегодня» [93, 378], и потому, преодолевая закон земного притяжения, устремляется в бесконечность, выходит за пределы эмпирической плоскости в сферу Духа. Отсюда главным критерием «современного в искусстве» Е. И. Замятин считает воплощение в нем непреходящих ценностей, передающихся по «закону наследственности» в «сердце и мозг» каждой эпохи [93, 378].

Источником этих ценностей на протяжении веков оказывается Священное Писание, вбирающее в себя и сокрализующее духовный опыт человечества. По логике, развиваемой Е. И. Замятиным, чтобы понять «современное», нужно обратиться к древней культурной традиции, в которой сосредоточены «корни» настоящего – его первопричины и первосмыслы. Обращение к «корням» вполне естественно актуализирует у художника мифомышление, являющееся, по верному замечанию Н. Н. Комлик, «свойством замятинского образного сознания» [125, 7]. Для писателя сам процесс познания бытия – это установление аналогий между реальностью и мифом, в результате которого создается «универсалистский “авторский миф” о мире» [74, 145], базирующийся на библейском сюжетно-образном фундаменте. Высокая концентрация мысли, образующая в публицистике Е. И. Замятина «сгусток идей», облекается в емкую художественную форму. Это способствует не только максимальной точности в передаче смысловых оттенков высказывания, но и приводит к тому, что центральные «идеологемы» (отвлеченные мыслительные конструкции) замятинских статей превращаются в «мифологемы» (идеи-образы, вызывающие в сознании читателя комплекс культурно-философских ассоциаций).

Таких «мифологем», генетически восходящих к Библии, в публицистике Е. И. Замятина, особенно в революционный и послереволюционный период, немало, что, впрочем,