- Это неправильно. Ты хочешь не меня, а какую-нибудь женщину, чтобы заботилась о детях.

- Нет. Даже представить себе не могу другую женщину. Тебя в моей жизни - вот чего я хочу.

- А дети?

- Ты им нравишься, они тебе тоже.

Она инстинктивно отдернула руку и прислонила ее к груди, стараясь хоть так усмирить разбушевавшееся сердце.

- Я обожаю твоих детей, но меньше всего им нужен еще один стресс. Наши отношения могут пугать их, понимаешь? В Лондоне ты сказал, что решил жениться на Виттории ради детей.

- А ты мне сказала, что это неправильный подход.

-Да.

- И ты права. Мне нужна ты не для детей, а лично. Могу представить будущее без тебя, но оно мне не нравится. Я не хочу такого будущего.

Она вылезла из кровати, разочарованно покачала головой и отвернулась. Она как запертая в клетке птица, как загнанный зверь.

- Я должна уехать, - выпалила она.

- Но дороги заметены.

- Их скоро почистят.

- Через день или два.

- Вертолетом?

- До места посадки пятнадцать - двадцать минут на машине. Мы привязаны к дорогам.

Моне закрыла глаза, разочарованию не было предела.

- Как только погода позволит, я уеду.

- Понял.

- Не рассказывай историю наших отношений детям, не надо их впутывать. Скажи им, что я очень люблю их и уехала, потому что мисс Шелдон скоро вернется.

- Это указания?

Она ненавидела этот насмешливый тон. Внутри тут же вспыхнуло пламя протеста и негодования.

- Это ты меня в это втянул.

- Да, если бы мы жили в Средние века, я запер бы тебя в башню и слушал, как ты стучишься и кричишь, но мы живем в современном мире, так что я постараюсь доставить тебя в Лондон, как только смогу доехать до вертолета.

Она отыскала ночную сорочку и халат.

- И мы больше не будем этим заниматься. Мы не можем… вдруг дети увидят меня у тебя. Они не поймут…

- Как скажешь, - ответил он, изучающе глядя на нее.

- Мне не нравится твой сарказм.

- Я и не сомневался. Моне Уайлд умная и независимая. Ей мужчина не нужен, она сама справится.

Внутри ее все кипело.

- Мне не нужен хозяин, опекун или тот, кто будет за меня решать, что делать, а что нет. Я не моя мать…

- Боже мой! - воскликнул он, откинул одеяло и встал. - Снова здорова… Ты никогда не была как она, и это не критика и не похвала. Ты это ты, а Кэнди была Кэнди, и я никогда вас не сравнивал, ни разу.

Моне закусила нижнюю губу, чтобы та не дрожала.

- Думаю, чем меньше я буду видеть тебя до отъезда, тем лучше.

- Согласен.

- Пойду к детям.

В этот день и на следующий Марку тщательно старался избегать Моне. Наступил канун Рождества, но украшений и елки не было, как будто самый обычный день. Моне очень старалась занять детей. Вчера они лепили снеговиков. У Рокки получались одни девочки. А сегодня утром отправились кататься на коньках на замерзшем пруду за Кастильо. Не успели они завязать шнурки, как появился Марку. Он выглядел сногсшибательно в черной куртке-парке, с коньками на плече.

Сердце Моне подскочило, сделало сальто. Руки затряслись, и она еле-еле завязала бантиками шнурки на коньках Антонио.

- Дай я, - сказал он, поднимая ножку сына, чтобы заправить шнурок в конек.

Моне молча отошла, дала ему возможность помочь другим детям.

Рокка захлопала в ладоши, радуясь, что отец решил присоединиться.

Как только Марку ступил на лед, ребятишки окружили его. Моне оставалась на берегу, давая отцу возможность самому поиграть с детьми.

Они резвились около часа, пока Марку не сказал, что пора вернуться в Кастильо, погреться и отдохнуть. Дома они обнаружили, что повар приготовил для них особое угощение - горячий шоколад и свежеиспеченное печенье. Моне снова осталась в стороне. Странно. Вчера она сказала, что больше не хочет его видеть, но на самом деле она постоянно думала о нем и скучала. Хуже, когда он рядом, но не разговаривает с ней и не смотрит в ее сторону.

- Пора принять теплую ванну и переодеться, - сказал отец. - Через два часа у нас ужин в обеденном зале. Сегодня же канун Рождества.

Дети переглянулись. Улыбки заиграли на их лице. Моне повела их наверх. Марку окликнул ее:

- Ты тоже можешь к нам присоединиться, если захочешь.

Моне обернулась:

- Я прожила шесть лет с твоей семьей на Сицилии, отпраздновала шесть Рождеств и никогда не чувствовала дискомфорта.

- Хорошо. Тогда жду тебя с детьми через два часа в зале.

Рождественский ужин был точь-в-точь как раньше в Палермо, те же блюда, те же запахи, те же вкусы. Все это заставило ее вернуться мыслями в детство, вспомнить Сицилию, мать, место, где она чувствовала себя дома. Она потягивала вино и слушала болтовню Марку и детей, а после фирменного десерта семьи Уберто они отправились в музыкальную комнату, и Марку поразил ее.

Он сел за фортепьяно и начал играть детям. И не просто какие-то песни, а рождественские, традиционные.

Дети, кажется, совсем не удивились, что отец сел за фортепьяно. Они окружили его, а Антонио даже подсел к нему, пока отец нежно водил пальцами по клавишам.

Внезапно он начал петь. Моне моргнула, изо всех сил стараясь сдерживать эмоции. Она не слышала, как он поет, уже много лет. Это была старинная традиционная итальянская песня, наполнившая Моне нежными воспоминаниями детства.

С Марку дети будут в порядке, он любит их, ей не о чем волноваться.

Наступило время сна. Марку сказал, что сам уложит их, почитает сказку и послушает молитвы.

Моне кивнула и улыбнулась.

- Спокойной ночи.

- Доброй ночи, - ответили хором дети.

Марку многозначительно взглянул на нее, но ничего не сказал. Она отправилась в свою комнату, легла и около часа боролась с подступающими к горлу слезами, пока наконец не уснула.

Следующим утром Марку сам принес ей завтрак в комнату. Моне растерянно провела рукой по взъерошенным волосам.

- Доброе утро.

- Счастливого Рождества, - отозвался он и поставил поднос на столик возле дивана. - Смотрю, у тебя огоньки на елке еще горят.

- Мне нравится моя елочка, - ответила Моне.

- Я рад, - ответил он. - Днем у нас праздник в зале, - добавил он непринужденно. - Гости приедут в четыре. Праздничная одежда детей в детской. Поможешь им одеться?