Я падаю рядом с Марфой, сворачиваюсь клубочком и закрываю глаза.

Все будет хорошо, Шейра. Страшное видение исчезнет. Ты вернешься на пятнадцать лет назад, чтобы прожить жизнь заново.

На этот раз без ошибок.

* * *

Боль в спине вытягивает меня из мрачной темноты. Я лежу на жесткой кровати в незнакомой комнате. По полу робко скользят лучи. На зеленом диване у поцарапанного пианино спит Альба.

Здесь когда-то лилась музыка. Я слышу ее отголоски с примесью горечи и боли.

Нет, это был не кошмар. За окном стелется поле. Я встаю и на цыпочках выхожу в коридор.

Дверь в комнату Марфы закрыта. Мне страшно вновь смотреть в пустые зеркала. Я сбегаю от них на улицу.

Солнце выглядывает из-за горизонта. Еще рано. Наверное, нет и пяти. Я проспала чуть больше часа.

Матвей гуляет неподалеку от дома. Я стараюсь двигаться тихо, но он меня замечает.

– Проснулась? Быстро.

– Ты не виноват. – Глупо, Шейра. Как же глупо. – Она была обречена.

– И все же я надеялся.

– Где Ольви?

– С ней. В шесть приедут люди из первого блока, так что не трогай его сейчас.

– Хорошо… – я моргаю, мучительно подбирая слова. – Ты сделал все, что мог.

– Утешать меня пришла? – горько усмехается Матвей. – А я думал, что раздражаю тебя.

– Нет, конечно нет! Просто… Мне сложно общаться с человеком, ничего о нем не зная. Мы не договорили тогда…

– Ошибаешься.

– Ты что-то скрываешь.

Я прикасаюсь к его биомаске и поддеваю край ногтем, но Матвей останавливает меня.

– Пожалуйста, – умоляю я. – Позволь мне разобраться, кто ты. Я рассказала тебе, что со мной случилось. Взамен мне нужна твоя история.

– Я не просил.

– Осуждаешь?

– За что?

Я ищу в себе крохи смелости, но в висках стучит лишь бойкое «трусиха, трусиха, трусиха».

– Ты ни разу не спросил меня о том случ…

– Мне неинтересно.

– Врешь.

– Не твое дело. А Ник – не мое дело.

– Что?

Я долго-долго моргаю, боюсь, что картинка исчезнет. Рассыплется, так и не собравшись до конца.

– Я не говорила его имя.

– Говорила.

– Нет!

Меня снова прочитали. Если бы я только могла, вырвала бы все страницы из этой проклятой книги и отдала бы их на съедение огню. А потом рассеяла бы пепел над полем. Пусть читают колосья. Им я доверяю.

– Кто ты, Матвей? – Я едва сдерживаюсь, чтобы не разреветься. – Твоя ложь лезет изо всех дыр. А я не буду работать с ненадежным человеком.

– Положись на меня.

– Почему? Мы ведь почти не знакомы!

– Знакомы. Давно, – медленно, разделяя каждое слово, произносит Матвей.

– Сколько?

– Тебе не понравится правда.

– Мне мало что нравится.

Я сжимаю шарик на шее. Изобретатель молчит, но я чувствую, как тяжело ему дается тишина.

– Мы ведь команда?

Он тянется к кулону.

– Ты не представляешь, насколько мы команда.

– Тогда в чем проблема?

Я бы закричала во все горло, но голос иссякает вместе со мной.

– Почему ты его носишь? Зачем ты убиваешь себя? Я же вижу, что тебе паршиво не из-за кармы. – Он скользит ладонью по моей щеке, а затем, помедлив, отстраняется.

– О чем ты? – Я не моргаю. Не дрожу, не плачу. Не дышу. И, кажется, сердце замерло вместе со мной.

Что-то в его тоне мне не нравится. Что-то страшное. Что-то, плавящее кокон звуков и выбирающееся на свободу.

– Ты понимаешь, о чем я, – шепчет он, впиваясь пальцами в мои плечи.

– Нет, – отчаянно мотаю головой я. – Нет. Я не говорила тебе, откуда у меня кулон. Не говорила имя. – Я давлюсь слезами, но барьер уже сломан. – Твоя легенда рушится. Кто ты? Кто?

– Ты знаешь ответ.

Нет. Мне страшно знать. Страшно ошибаться.

– Кто ты? – повторяю я, проклиная себя за любопытство. Бойся молча, Шейра. Это главный закон выживания. – Кто ты?

– Я Дори. И у меня беда с краткосрочной памятью, – говорит он делано веселым голосом.

Я не ощущаю ни рук, ни ног – лишь мотылька в горле. Он все еще трепыхается. Сколько ему осталось?

Жива ли во мне часть, жалевшая о произошедшем?

В тот день умер не Ник – я. И пусть я нечаянно вонзила ножницы в шею лучшего друга, никто не воскресит маленькую девочку Шейру. Не. Воскресит.

Меня слишком давно не существует.

Матвей снимает маску. Ничто: ни грустные глаза, ни веснушки, ни нос, слишком большой для худого овального лица, – не напоминает мне о пятилетнем мальчишке, моем друге Нике.

– Шрам. Где твой шрам? – Я тянусь к его шее. – Где?

– Заживляющая мазь, не забывай.

– Я тебя не узнаю. Ты обманываешь.

Я пячусь, но Матвей хватает меня за кисть.

– Ты тоже изменилась.

– С чего бы? – Я вырываюсь. – Тебе не снятся кошмары, Матвей? Или Ник? Как тебя называть, скажи мне? О, придумала! Лжец!

– Успокойся…

Я подношу палец к губам. Ник умолкает. Вязкая злость бурлит во мне, пенится, ищет выход.

Все могло бы обойтись. Я бы не боялась засыпать и, возможно, мы с Альбой не отравляли бы друг другу жизнь. Если б только Ник вернулся раньше.

– Шейра, не надо…

– Где ты был? – выплевываю я пропитанные слезами слова. – Где ты был, черт возьми? Я ненавидела себя! Во мне не осталось ничего живого! Твое появление этого не исправит!

– Прости. – Ник кидает маску в колосья и обнимает меня.

Я отбиваюсь, кричу, но сил слишком мало, чтобы победить его. Да и себя – тоже.

– Простить?! Как ты не понимаешь! Господи, почему ты молчал… – с каждым ударом я слабею. – Той маленькой девочки давно нет, Ник.

Как же тяжело называть тебя по имени. Как же тяжело осознавать, что я определила твою судьбу. Нечаянно.

– Того маленького мальчика тоже.

– А где он? – Я вдыхаю свежий запах его одеколона.

– Умер вместе с Шейрой.

– Как жаль.

Ник касается ладонью моей щеки и, как бы я ни противилась, смотрит на меня.

– Мы были детьми, я тебя не виню.