Он улыбнулся улыбкой столь же горькой, как запах от егокожи.

— Не могу.

Даже голос его дрожал, будто он хотел сказать «да» — и немог.

— Поступи как лучше для твоего народа, Коронус,отступи.

Как-то я вдруг поняла, что мы победим. Моя воля к победебыла больше, чем у него. Сегодня победа на нашей стороне. Кто-то из змейпогибнет, потому что их предводитель сорвался. Без его силы, без его воли,ведущей их, они победить не могут. Они хотели бы сейчас оказаться где-нибудьподальше отсюда. Так почему же они здесь? Потому что здесь их альфа, их вожак,и его воля — их воля. Так почему же они слабы, будто чего-то не хватает в этойгруппе?

Вдруг меня осенило: именно это каждый ощущал при виделеопардов, пока я к ним не пришла — запах слабости и поражения. Натэниел слаб.Но теперь моя воля — его воля, а я не слаба. Я повернулась, посмотрела ему вглаза и увидела сквозь боль и муку, что в них нет безнадежности. Когда я еговпервые увидела, Натэниел был полон безнадежности, но сегодня он знал, что яприду. Он знал, что я его не брошу. Грегори мог сомневаться, потому что думалчеловеческой частью своего существа. Но Натэниел доверял мне выше всякойлогики.

Я повернулась к Коронусу:

— Брось, Коронус, иначе многие из вас не увидятрассвета.

Он тяжело вздохнул:

— Значит, так тому и быть.

И он сделал то, чего не надо было делать. Совершеннонелогичную вещь — с точки зрения не-человека. Он был обречен на поражение изнал это. И поступил он очень по-человечески — напал на нас. Только люди тратятэнергию зря, когда есть другой выход.

Две змеи, охранявшие Коронуса, вдруг бросились на меня, а ястояла слишком близко. Слишком я доверилась вновь обретенному ощущениювервольфа, что они на нас не нападут. И оказалась беспечной, я забыла, что ониживотные только наполовину. А человеческая половина всегда опрокидывает всерасчеты.

Слишком быстро они бросились, я могла только нагнуться кножу, зная, что не успею. Грегори мелькнул желтой полосой, перехватив одну иззмей в воздухе, но вторая обрушилась на меня, полосуя когтями, и мы рухнули напол. Это не было больно, я уже оцепенела. Когти рвали мне живот, докапываясь досердца. Я подняла руку, чтобы перехватить их, но это было движение как взамедленной съемке. Будто рука весит тысячу пудов, и я осознавала, что ранена,серьезно ранена. Что-то нехорошее вышло при первом взмахе когтей.

Вдруг рядом оказался Грегори, бледный мех мелькнул средимногоцветных змей. Он упал на меня, а сверху на нем сидела какая-то тварь,разрывающая спину. Он даже не пытался защититься, он вцепился в того, кто сиделна мне, оторвал от меня, и все они стали драться втроем на моем теле. Вкакой-то миг глаза и рычащая пасть Грегори оказались прямо надо мной. Мы былиприжаты друг к другу как любовники, и я знала, что когти во мне — его когти.Его притиснули ко мне, вдавили в меня. Потом чьи-то руки растащили нас.Мелькнуло лицо Джемиля, губы его шевелились, но я ничего не слышала. Клубы тьмызаволокли зрение, и осталась только тусклая-тусклая точка света. Потом исчезлаи она, и осталась темнота и только темнота.

Мне снилось, что я бегу по ночному лесу, спасаясь от погони.Она приближалась, и я знала, что это не люди за мной гонятся. Тогда я упаланаземь и побежала на четвереньках. Теперь я гналась за какой-то бледной тварью,бежавшей впереди. У нее не было когтей и зубов, и она чудесно пахла страхом.Она упала, и визг ее ударил мне в уши до боли и сильно возбудил. Клыки моивонзились в мясо и стали рвать его, не переставая. Горячая кровь обожгла горло,и сон развеялся.

Я лежала в спальне Нарцисса на черной кровати. Привязанный кстолбам Жан-Клод стоял у ее края. Грудь его была обнажена, покрыта следамикогтей, и кровь бежала по коже. Я поползла к нему, и я не боялась, потому чточуяла этот дивный медный запах крови. Он смотрел на меня глазами — сплошнаябездонная синева.

— Поцелуй меня, ma petite.

Я встала на колени, губы мои приблизились к его губам. Онподался ко мне, но не дотянулся. Я опустила рот ниже, над грудью, над свежимиранами.

— Да, ma petite,да!

Я прижала рот к его груди и стала пить. И проснулась, таращаглаза, и сердце у меня стучало. Надо мной стоял Ричард, все в том же кожаномошейнике. Я попыталась поднять руки, обнять его, но левая рука была привязана кстолу. И в ней торчала игла капельницы. Я оглядела затемненную комнату ипоняла, что я не в больнице. Подняв правую руку, я хотела ощупать лицо, но рукабыла слишком тяжела. Снова перед глазами разлилась темнота, как теплая вода, ипальцы ощутили его кожу.

— Спокойно, Анита, лежи.

Кажется, он меня поцеловал, а потом — ничего.

Я шла по пояс в воде — в ледяной чистой воде. Я знала, чтонадо из нее выбраться, или я погибну, замерзну насмерть. Был виден берег, голыедеревья, снег. И я побежала к этим далеким деревьям, борясь с водой и холодом. Ногипровалились, я попала в глубокую яму. Вода сомкнулась надо мной, и удар холодабыл как огромный кулак. Я не могла двинуться, не могла дышать. Свет мерк надчистой водой, уходил все дальше. Я погружалась, погружалась, надо было быиспугаться, но я не боялась. Слишком я устала.

Из света, сверху, ко мне протянулись бледные руки. Пышныйрукав развевался вокруг плеча, и я потянулась к нему, рука Жан-Клода охватиламеня, и он вытащил меня к свету.

Я снова лежала в темной комнате, но кожа у меня намокла,было холодно, очень холодно. Жан-Клод держал меня на коленях. Он все еще был втом же виниловом наряде. Потом я вспомнила бой. Меня ранили. Жан-Клоднаклонился надо мной и целовал меня в лоб, и кожа его была холодна как лед, какокружавший меня лед. Хуже всего была дрожь: меня бил озноб.

— Холодно, — сказала я.

— Знаю, ma petite,холодно нам обоим.

Я нахмурилась, потому что не поняла. Он смотрел на кого-тодругого.

— Я ее вернул, но я не могу дать ей тепло, без которогоона не выживет.

Мне удалось повернуть голову так, чтобы оглядеться. Вкомнате стоял Ричард в обществе Джемиля, Шанг-Да и Грегори. Он подошел ккровати и положил руку мне на лоб. Она была горяча, слишком, я попыталасьотодвинуться.

— Анита, ты меня слышишь?

Зубы так стучали, что я лишь с третьей попытки смогласказать:

— Да.

— У тебя была высокая температура, очень высокая. Тебяположили в ванну со льдом, чтобы сбить ее, но реакция твоего тела была как уоборотня. Снижение температуры при залечивании таких страшных ран чуть тебя неубило.

Я сморщилась, поглядела на него и смогла выговорить:

— Не понимаю.

Невольные подергивания стали сильнее, настолько, что раныразболелись от них. Я достаточно очнулась, чтобы понять, как серьезнопострадала. Болело там, где я даже не помнила ран. Мускулы ныли.