– А что? – с вызовом спросила Лиза. – Ты бог? Ты все должензнать заранее?

– Я не бог. Но так не бывает, чтобы они возвращались.Попытка номер два обычно бывает не сразу и при других обстоятельствах.

– А у нас сразу!

– Да. Это странно.

Задрав голову, он поизучал сосны, Большую Медведицу, котораяповернулась в своей небесной берлоге так, что ручка ковша уже не задевала закрышу, и посмотрел на Лизу.

– Куда ты дел ковер?

– Присыпал снегом у гаража.

– А канистру?

– Вылил.

– Он хотел поджечь дом, да?

– Да. Я бы в ванне утонул, а дом бы сгорел, все оченьправдоподобно, мало ли домов горит!

– Но нормальный человек не может утонуть в ванне!

Белоключевский посмотрел на нее снизу вверх.

– Может, если он сильно пьян, к примеру.

– О, господи. Они помолчали.

– Лиза, нам, наверное, придется ночевать у тебя. Я к утру отэтой вони околею.

Дело было не в вони, а в том, что на этот раз он ни в чем небыл уверен. Убийца действовал против всех правил. Он вернулся один раз и вполнеможет вернуться еще. На этот раз Лиза его спасла, а кто спасет ее саму, еслиубийца вернется в третий?!

– Ты не знаешь, зацепила его или только спугнула?

– Понятия не имею.

– Надо посмотреть. – Как?!

Белоключевский нехотя пожал плечами.

– Если сильно зацепила, кровь могла остаться.

Не факт, но я посмотрю.

После чего он пропал из поля зрения и через несколько секундвозник, но уже за ее спиной. Честно говоря, Лиза плохо понимала, чтопроисходит.

– Ничего нет, – сказал он. – Никаких следов. Пошли, Лиза.

И он взял ее за воротник и потянул за собой. Она уткнулась внего, прямо в свитер, в теплую шерсть, пахнущую его одеколоном, его сигаретамии его кожей – жизнью, которая чуть было не кончилась в одночасье.

И они пошли, обнявшись и спотыкаясь, как парочка инвалидов,поддерживая друг друга.

– А окна? – спросила Лиза. – Ты не будешь закрывать?

Он покачал головой.

– Не буду. Зачем? И вправду – зачем?

Тем не менее дверь в Лизин дом Белоключевский старательно заперна все замки и даже цепочку навесил, которую Лиза никогда не навешивала. Онилегли на диван на террасе, как были, одетые, потому что ни у одного из них неосталось сил ни на что. Плед был коротковат и шерстист, и на Лизу пледа нехватало, она все укрывала Белоключевского, как маленького, все ей казалось, чтоон мерзнет.

– Перестань, – попросил он и накинул плед на нее, обнял ее ипристроил ее голову. – Лучше скажи, откуда ты взялась в ванной? Зачем тывернулась?

– На ковре был снег, – сонным голосом пробормотала Лиза. – Японяла, что здесь кто-то был и ушел. Я побежала к тебе, услышала шум, вытащилапистолет и…

– Дальше не надо, – перебил Белоключевский. – Я не знал, чтоты умеешь стрелять.

– Да я не умею.

– Ну да.

– Правда не умею. Я в последний раз в школе стреляла.

– Значит, ты снайпер.

– Я же промахнулась!

– Спи, – сказал он.

– А что? – спросила она, пристраивая ноги так, чтобыоказаться как можно ближе к нему, чтобы было тесно и тепло. – Завтра оченьтрудный день?

– Сегодня, – поправил Белоключевский. – Сегодня оченьтрудный день.

У Дуньки с утра все не заладилось.

Колготки оказались с дыркой на пятке, кофе, пока она искаладругие, убежал и залил плиту, чего она терпеть не могла, а потом сестра куда-топропала.

Дунька звонила три раза подряд и держала трубку до тех пор,пока в ней не начинались гнусные переливы, свидетельствующие о том, что «номерне отвечает». Она держала трубку плечом, скакала на одной ноге, натягиваярастреклятые колготки, которые к тому же все время закручивались, и проклиналавсе на свете, а самое главное, свое сегодняшнее стремление к женственности.Стремление заключалось в том, что ей до зарезу понадобилось именно сегоднянадеть юбку – представление новому начальству, это вам не кот чихнул!

Если бы не начальство, да еще новое, поехала бы, как вселюди, в брюках и свитере, а так нельзя.

Вдруг оно, начальство то есть, одержимо какой-нибудьсногсшибательной идеей, вроде того, например, что женщина должна бытьженственной, носить юбочки и кофточки с романтическими воротничками, улыбатьсямило, выглядеть скромно и вести себя послушно.

Колготки были перекручены и сильно подсели в стирке, и,натягивая их, Дунька крепко ненавидела начальство, которому вздумалосьсмениться в столь неподходящий момент – перед самым Новым годом, когда все ужедавно пребывают «в мечтах и меланхолии». Ждут отпусков, веселья, подарков инемножко счастья.

Дунька, несмотря на свои двадцать восемь лет, искренневерила в возможность новогоднего счастья и еще в то, что если звенятколокольчики на елке, значит, ангел где-то близко, и еще в то, что, если сдвенадцатым ударом часов сжечь заранее приготовленную бумажку с записаннымпожеланием – в пожелании должно быть только одно слово! – оно сбудется!

– Новый год, – пропела она и потопала ногой в колготке, –настает. Он приносит людям счастье! Вот сидит паренек, без пяти минут онмастер!

Новый год они станут отмечать в Рощине, в Лизином доме.Семья всегда встречала Новый год именно там, еще когда была жива бабушка, ипосле ее смерти, и когда дом был старый и тесный, и когда там началасьзатеянная Лизой перестройка – всегда. В прошлом году сидели на деревянныхкозлах на кухне, больше сидеть было негде, везде высились горы строительногомусора, валялись какие-то мешки, ведра, вонючие жидкости в бутылках, и стоялистарые рамы, прислоненные к стенам. Из рам сочилась коричневая труха, но отецни за что не разрешал их выбрасывать.

– Вам бы только все выбрасывать! – кричал он на дочерей. –Пробросаетесь! Вот будем баню ставить, они туда пойдут!..

Рамы не годились не то чтобы для бани, но даже и для того,чтобы сложить из них весенний костер, ибо были костлявы, гвоздисты, в струпьяхбелой краски, которая в огне скручивалась и невыносимо воняла.

Лиза отца побаивалась, а Дунька – нисколько, поэтому летомбыл нанят грузовик и все барахло, предназначенное «для бани», было отправленона свалку, чего отец даже не заметил!