Аполлими помедлила, боль в ее глазах ярко вспыхнула, иСтрайкер увидел, как сильно она все еще переживает произошедшее.

— Но, как и ты, после их гибели, когда я осталась водиночестве, я скорбела по тому, что совершила. Мне не хватает той семьи, жаль,что так получилось, и я хотела бы увидеть их еще раз.

Она оглянулась через плечо на своих демонов, все ещестоявших по стойке смирно.

— И хоть я и нежно люблю свою армию шаронте, это не то жесамое, что моя семья. — Аполлими обратила свое внимание на него и ее взглядсмягчился. — А потом меня призвал этот золотоволосый юноша, он молил о силах,способных как-то спасти его маленьких детей от несправедливой судьбы. Оннапомнил мне моего собственного сына, и тогда я предложила ему то, что непредлагала никому и никогда, — нежность исчезла под хорошо знакомым Страйкерухолодным спокойствием. — Я связала свою жизнь с твоей, чтобы спасти тебя. Мыпоссорились лишь однажды, когда я приказала тебе оставить в покое Апостолоса, аты отказался.

— Ты не сказала мне, что он — твой сын.

— Потому что знала — это причинит тебе боль, — пояснила онасквозь зубы. — Почему бы еще я держала это в секрете?

— Ты пыталась управлять мной.

— Никогда, — огрызнулась Аполлими. — Я развязала тебе рукидля мести твоему отцу. Я открыла собственное царство для твоего вида ипозволила вам здесь укрыться. Каждый убитый тобой Темный Охотник, каждая уничтоженнаячеловеческая жизнь заставляли меня гордиться как мать.

Страйкер все еще отказывался поверить. Она использовала его…

И тем не менее он вспомнил путь, который они прошли за века.Она всегда радушно принимала его в своих личных покоях. Всегда радовалась егокомпании.

Он скучал по этому сильнее, чем хотел себе признаться.

— Почему ты не сказала мне этого раньше?

Аполлими вздохнула.

— Потому что я предпочла, чтобы за смерть Юриана тыненавидел меня, а не себя. Ни один родитель не должен познать подобное горе,никогда.

— Я не верю тебе.

— Не верь. Мы оба знаем, что сострадание не моя сильнаясторона. Я едва понимаю это, — она бросила на него холодный взгляд. — Я едвапонимаю тебя, — Аполлими подобрала подол черной тоги и прошла мимо него.

Страйкер наблюдал за ней, ее слова эхом отдавались в егоушах. Она может не понимать сострадания, но она знает, как любить. Еебескомпромиссная защита и жертвоприношения ради Ашерона безупречны. Вот чемузавидовал Страйкер, вот почему он пошел против нее.

Он хотел, чтобы она любила его так же.

Страйкер содрогнулся от неопровержимости истины. Егоизвлекли из утробы матери раньше, чем он родился, и передали на воспитаниежрицам Аполлона. И хотя они никогда не были жестоки с ним, они все его боялись.Он никогда не знал настоящей матери.

До Аполлими.

Даже так, он не был уверен, можно ли ей доверять. Осмелитсяли он? Но при всей ее злости, Страйкер знал, что она никогда не лжет. Аполлимимогла не упомянуть какие-то вещи, но она не опустится до прямой лжи…

Закрыв глаза, он стиснул зубы, резко нахлынула боль. Трудноотвечать за столь многое, не имея возможности никому довериться полностью.

Боги, как он устал быть один во Вселенной. Быть все времясильным.

Не желая думать об этом, он покинул сад и вернулся к своимлюдям, которые все еще заботились о раненых и убивали обращенных.

— Мы в состоянии войны, мой повелитель?

Страйкер взглянул на Энн — маленькую, симпатичнуюблондинку-даймона — и кивнул.

— Демонам здесь больше не рады. Мы протянули им руку дружбы,а они отплатили нам кровавой бойней. — Почти не удивительно, демон есть демон.Ему следовало хорошенько все обдумать, прежде чем объединяться с галлу. — Новсе в порядке. Нехватку численности мы восполним жестокостью и хитростью. Мы —Даймоны. Мы — Спати. А теперь давайте покажем ублюдкам, на что мы способны.

Его люди одобрительно закричали.

Савитар позади него рассмеялся.

Страйкер метнул на него яростный взгляд.

— Тебе кажется что-то смешным, хтонианец?

— Да. Мне кажется очень смешным, что твое новое временноеправо на жизнь носит имя Война.

Он посмотрел на Савитара, давая ему понять, что он о нем неслишком высокого мнения.

— По крайней мере, у меня есть это право.

— Действительно, но знаешь в чем с ним проблема?

— В чем?

— Рано или поздно, оно заканчивается. И если ты не обратишьвнимания на строчки, написанные мелким шрифтом, ты прогоришь.

— Тебе меня не запугать.

— Я не хочу тебя запугивать. Но я бы на твоем месте неоставлял надолго своих женщин без защиты, пока трачу здесь время. Война имеетдурную привычку выходить за пределы мирных территорий, если ты понимаешь, о чемя.

Плохое предчувствие пронзило Страйкера. Безусловно, Война неосмелится…

О, конечно же, он осмелится.

Его сердце колотилось. Страйкер знал: он должен добраться доМедеи и Зефиры прежде, чем станет слишком поздно.

Зефира подняла глаза от стола, услышав легкий стук в дверь.

— Входи, дорогая, — позвала она, по звуку определив, что этоМедея.

Так и есть, дочь толкнула дверь и заглянула комнату.

— Я тебе не помешаю?

— Нет, малышка. Я просто немного прибираюсь.

Медея выгнула бровь. Зефира не могла ее винить. В концеконцов, она вела себя как жуткая аккуратистка в свой самый ужасный день. Нотакова ее нервная привычка. Всякий раз, когда дела приходили в беспорядок, ейбыло просто необходимо навести чистоту всюду, где только можно.

— Как там наш гость? — спросила она, пытаясь отвлечь дочь отболее придирчивого осмотра.

— Пожирает глазами пару жриц на обед. Я уже предупредилаего, что они не входят в меню, даже если он считает, что они окажутся весьма вкусными.

— Хорошо. Я не хочу из-за этого ссориться с Артемидой.

Медея вошла в комнату и прикрыла дверь.

— Ты все еще любишь его, да?

— Люблю кого? — спросила Зефира, пытаясь не восприниматьвопрос серьезно. — Дэвина? Я его даже не знаю. Единственное, что я в нем люблю,— его отсутствие.

— Моего отца.

Зефира ненавидела то, какой упорной Медея могла порой быть.

— Я больше не люблю его, — пренебрежительно бросила Зефира.— Я с трудом выношу его присутствие.