— А еще ты светишься каждый раз, когда он на тебя смотрит.

Зефира кинула пачку бумаг в мусорный ящик.

— Не будь нелепой.

Медея остановила ее, когда та снова принялась за уборку настоле.

— Я знаю тебя, матера. Ты всегда была расчетливой ихолодной. Веками я беспокоилась, что моя глупость что-то убила внутри тебя.

Она нахмурилась, глядя на дочь.

— Какая глупость?

— Жизнь с людьми. Было достаточно наивно думать, что пока мыих не трогаем, и они нас не тронут. Я все еще помню, что ты сказала занесколько недель до того, как они напали: «Ты не можешь приручить волка иожидать, что он будет мирно лежать перед твоим очагом. Рано или поздно природазверя возьмет свое, и он будет делать то, что диктуют инстинкты, — убивать».Тогда я подумала, что ты говоришь о нас, но я ошибалась. И после того, как нанас напали, — после того, как тебя едва не убили во время попытки спасти меня,— что-то внутри тебя умерло. Частичка сочувствия к другим. Способность кмилосердию.

Это правда. Любая вера, что она имела в этом мире, в добротуили так называемую человечность, погибла вместе с ее внуком. Убейте чудовище.Вырвите ему сердце, пока он не убил нас.

Пятилетний малыш… не чудовище. Всего лишь ребенок, умоляющийродителей спасти его. Умоляющий бабушку остановить его мучителей. Она сделалавсе возможное, чтобы защитить его, но горькая правда в том, что ее «все»оказалось недостаточным. Они оттащили ее внука и забили до смерти.

Ребенка ее ребенка.

Она умерла той ночью, и, как это ни печально, ее сердцетеперь — лишь полая деталь.

— Жизнь тяжела, — со спокойствием, которого на самом деле неощущала, произнесла Зефира. Она узнала это еще раньше. Как дочь рыбака, онаросла в голоде и нищете, изводившими желудок и чувство собственногодостоинства, хотя ее отец перебивался заработками в море, пытаясь ихпрокормить. Но его попытки кончились неудачей, и это заставило его отвернутьсяот собственной семьи. Он превратился в горького пьяницу, который винил их засобственные ошибки. Винил семью за то, что она у него есть и зависит от егоподдержки. Он ненавидел всех своих домочадцев и никогда этого не скрывал.

В своей жизни Зефира не знала уважения и доброты, пока вдоках ее не остановил худой, симпатичный парень.

Даже сейчас она могла видеть солнце, ярко освещавшее егосветлые волосы. Видеть восхищение в прекрасных голубых глазах, когда он на неесмотрел. Он был облачен в пурпурный хитон благородного господина, которыйподчеркивал тело молодого воина, показывая, обещая, каким мужчиной он станет современем.

Решив, что он собирается к ней приставать, как и многиедругие до него, включая ее собственного пьяницу-отца, она ударила его коленом впах и убежала.

Он последовал за ней только чтобы попросить прощения за то,что напугал ее.

Прощения. Сын бога у одетой в лохмотья дочери торговцарыбой. Это была любовь с первых слов. Позже, когда он укрыл ее своей накидкойот сильных порывов морского бриза, Зефира буквально растаяла.

Какое-то кратчайшее время она чувствовала любовь и ласку.Чувствовала себя чем-то большим, чем грязь под ногами других людей.

Пока не пришел Аполлон и не вынес их отношениям приговор на томосновании, что она мусор, недостойный полубога. Страйкер трусливо подчинилсяотцовскому приказу и оставил ее.

Гнев прорвался сквозь нее из памяти.

— Я не верю в сказки, — сказала Зефира дочери.

— И все же, ты воспитывала меня на этих историях.

Потому что хотела, чтобы ее дочь стала лучшим человеком, чемона. Она не хотела, чтобы невинность Медеи убили так же, как разбили в пух ипрах ее собственную.

— Я люблю тебя, дитя,— прошептала она. — В моей жизни ты —единственное, что приносит мне бесконечную радость. Ты — единственная, защищаякого, я могу умереть. Я не люблю твоего отца. Я не способна на это больше.

Медея склонила голову к голове Зефиры.

— Как скажешь, мам. Но я все еще вижу свет, появляющийся сего приходом, — она двинулась к выходу, но задумалась: — Хочу заметить, если быкакое-то чудо смогло вернуть в мою жизнь Эвандера, я бы его не оттолкнула. Я быпровела остаток вечности как можно ближе к нему.

— Он не предавал тебя, когда ты была четырнадцатилетнейдевушкой, беременной его ребенком.

— Верно, но Эвандер не был пятнадцатилетним мальчиком, чейотец мог убить нас обоих одной силой мысли.

Зефира ничего не ответила, и Медея оставила ее одну. Этоправда: Страйкер был всего лишь мальчишкой, и он оставил ей довольно многоденег, чтобы она могла позаботиться о себе и малыше, но осколки разбитоговдребезги сердца отвергали логические объяснения его поведения.

Он должен был бороться за то, что любил.

Именно этого она не могла ему простить. Ни за что. Нет, то,чего она не могла простить, — это того, что он заставил ее почувствовать себяничтожным червем, недостойным его любви. Она бы предпочла, чтобы он позволилотцу убить ее, чем деморализовать ее снова. Каждый заслуживает чувствасобственного достоинства.

Каждый.

Кроме Джареда. И стоя здесь сейчас, Зефира осознала, почемуполучала такое удовольствие, мучая его. Он тоже предал собственную семью. Своихсоратников. Когда им требовалось объединиться, чтобы сражаться за свои жизни,он сдал их в руки врагов, на бойню.

Она всегда будет ненавидеть его за это. Так же, как будетненавидеть Страйкера за предательство.

Вздохнув, Зефира повернулась, чтобы прибраться на столе, гдеуже навела чистоту несколькими минутами ранее. Только она шагнула, как вкомнате ослепляюще вспыхнул свет.

Это оказался Страйкер.

Черт ее подери, если Медея была не права. Сердцебиениеучастилось от одного его вида. Прядь черных волос упала ему на глаза. Чертылица были четкими и совершенными и подчеркивались легкой тенью щетины. Зефираполучила бы ни с чем не сравнимое удовольствие, если бы пробежалась языком полинии его челюсти и позволила этой тени уколоть ее кожу.

Ее охватил гнев при мысли, что ее тело предает ту ненависть,которую она хотела к нему испытывать.

— Чего ты хочешь?

Страйкер едва успел остановить себя прежде, чем слово «тебя»вырвалось из его рта. Вот, чего он хотел. Все, чего он хотел. И прямо сейчас онжелал расплести ее белокурые волосы и позволить им упасть на его голый торс,когда Зефира оседлает его, как раньше.

Его член мучительно отвердел. Это было самым трудным в присутствиирядом с ней. Все, что ему дозволено, — это вдыхать малейшее дуновение ее запаха— лаванды и валерианы — и томиться от желания.

Заставив себя двинуться, Страйкер прочистил горло.