к которому она реагирует сладкой и неконтролируемой дрожью.

Но тут лаборанточка внезапно приходит в себя, пытается отталкивать мои настойчивые руки, шепчет сумбурно:

— Ах… Нельзя, нельзя, нельзя…

Черт, ладно, хрен с ним, с жакетом…

Обхватываю ее, усиливая напор, забирая все протесты жадным, грубоватым поцелуем. Ей нравится моя грубость, уже давно заметил, так почему бы не воспользоваться?

Рядом с мойкой — стол профессора Бехтеревой, и именно на него я и сажаю свою растерянную добычу. Стол возмущенно скрипит, наверно, никогда его еще так нахально не использовали. Ну ничего, все бывает впервые. Главное, что девчонка вздрагивает, пытаясь прийти в себя. Нет уж!

Тут же, не давая опомниться, снова целую, скольжу губами по шее вниз. Ее колотит всю, и эта дрожь передается мне, заводя и без того дико заведенный организм практически до безумия. Не сдерживаюсь больше, тискаю ее везде, где получается дотянуться, наградой мне — жалкие, сладкие стоны и наконец-то улетевшие куда-то в сторону уродские очки. И, главное, потеря прошла незамеченной! Никто за них больше не цепляется!

— Послушай… Послушай… — задыхается лаборантка, послушно прогибаясь в пояснице навстречу, а пальчики торопливо трогают меня через футболку, тянутся к затылку, даже чуть царапают! — Мы не должны… Ты… Это слишком…

— Это вообще мало, — отвечаю я, — вообще ничего…

Мне хочется добавить сакраментальное : “Неужели не помнишь?”, но не делаю этого… Конечно, до сих пор сомнения, ошибся я или нет, и они, похоже, еще долго со мною будут, но сейчас все это отходит на задний план.

Даже если это не она…

И хорошо, что это не она!

Эта — лучше!

Эта — такая нежная, так дрожит, так стонет сладко… В ней нет опытности Инессы, нет дикой жажды ее, но растерянность и испуг, перемешанные с острым, порочным интересом, тоже вставляют!

Да так, что думать ни о чем не могу!

Уже мало что соображая, стягиваю с лаборантки широкие уродские штаны, под которыми, по законам жанра, должны быть бабкины труселя. Клянусь, даже это меня бы не тормознуло!

Но под штанами внезапно обнаруживаются узенькие черные трусики, без изысков, но как заводят! Контраст черного с белой кожей слепит и вводит в состояние невозможного, жадного безумия.

Понимаю, что сам весь дрожу, перехватываю ее пальчики, скользнувшие вниз в нелепой попытке прикрыться, и кладу туда, где им самое место: к себе на спортивки, прямо к паху прислоняю и даже толкаюсь чуть-чуть вперед, чтоб сразу понятно было, что и как трогать. Одновременно придерживаю ее сзади на шею, прижимаюсь лбом к ее, шепчу в губы:

— Погладь…

И она, завороженно глядя мне в глаза, гладит… А затем и сжимает, прямо через ткань, и я едва не кончаю от остроты ощущений. Прикрываю глаза, еще больше подаваясь вперед, дышу ее кожей, упиваясь чистым, нежным ароматом, еще больше кружащим голову.

— Не могу, не могу больше… — шепчу ей, рывком придвигаю ближе к краю стола, и, под тихий вскрик, сдергиваю черные трусики, одновременно стягивая вниз резинку спортивок.

Если она и планировала тормознуть, то уже не сможет.

И я не смогу.

Ловлю ее губы, делясь своим сбитым, жадным дыханием, и делаю рывок. Вперед. В нее.

Ощущения оглушают настолько, что на мгновение замираю, пытаясь привыкнуть и дать ей тоже эту возможность.

Лаборанточка узкая и тесная, но не девственница, судорожно сжимается на мне, стонет в губы, потерянно и жалко…

А затем чуть двигает бедрами. Первая. Словно ей тоже невтерпеж. Словно она не меньше меня хочет этого. Ее отклик радует до темноты в глазах, не один я тут с ума схожу! Не один!

Не перестаю целовать, прижимаюсь теснее, становясь удобней, выхожу и тут же загоняю себя обратно. Под тихий, такой заводящий вскрик.

И еще раз. И еще.

Все дрожит внутри, трясется, голова летит, безумная и легкая, а лаборантка бьется в одном ритме со мной, поддерживая и ускоряя наш и без того безумный танец.

Это такое охренительное ощущение, когда девчонка вот так принимает, полностью, не телом даже, всей собой, что я не могу даже чуть-чуть себя контролировать.

Обычно же все равно во время секса о чем-то думаешь, в голове проскальзывают образы, мысли…

Один раз у меня только было, что вообще нихрена не соображал.

Хотя, нет.

Теперь два раза. Два.

Глава 21

Глава 21

— Боже… — лаборанточку все еще трясет от пережитого, зрачки все еще дико расширены из-за прихода, но , видно, голова включается, потому что она пытается меня оттолкнуть и начать страдать.

Но я, не тороплюсь выходить, хочется еще немного погреться в этом сладком ощущении, когда настолько все кайфово, что нет никаких сил заканчивать. А лучше, так вообще не прекращать…

Надо ее как-то успокоить, настроить на нужный лад… И утащить куда-нибудь, где можно будет трахаться без ограничений.

Соображать очень сложно, учитывая мои размякшие после сокрушительного оргазма мозги, но ради будущего многократно увеличенного кайфа, я соберусь.

Придерживаю ее, поглаживаю так нежно, как только умею, успокаиваю, а, когда это не удается, потому что ее переклинивает на “боже-боже-боже”, просто опять целую.

И Катя, а это Катя, точно, не Инесса, все же, разные ощущения, не могу сказать, в чем именно, но разные, удался эксперимент… Катя тут же замирает, неосознанно опять сжимая меня собой.

Чувствую, как внизу все тяжелеет, машинально двигаюсь вперед…

Стол Бехтеревой громко скрипит, предупреждая, что он уже старичок и продолжения разврата может и не пережить, и Катя приходит в себя.

Вскрикнув, пытается оттолкнуть, я не сопротивляюсь больше, отхожу, приводя себя в порядок и только теперь соображая, что трахался без презерватива… В первый раз в жизни. Офигеть, башню снесло.

Интересно, Катя-то осознала это? Поняла? Сейчас в любом случае поймет…

А когда поймёт, будет….

Что будет?

— У вас занятия, — прерывисто говорит Катя, нашаривая по столу свои очки. — У вас занятия…

Похоже, она совсем в шоке, руки в постоянном движении, суетливом и отвлекающем.

Вот она поправляет волосы, находит очки, водружает на нос, проверяет сохранность пуговиц на жакете, поправляет трусики, неловко пытается спуститься со стола Бехтеревой…

Помогаю, ссаживаю со столешницы, подаю брюки, а сам все трогаю, глажу, кайфуя от тактильности.