Собираю в голове всю свою небольшую биографию и выдаю:

— Учусь, работаю… Машину, вот, взял в кредит… Раньше спортом занимался…

— Правда? — заинтересованно смотрит она на меня, — а каким?

— Боевое самбо, потом карате немного, бокс, баскетбол… Ну и так, по мелочи… Плавание, там, лыжи… Это отец таскал в свое время в лес чуть ли не каждые выходные… Так натаскал, что я как-то даже за первенство школы выступал на общегородских…

— А живёшь где?

— С одним пацаном с физвоса, снимаем квартиру на двоих.

— А родители не здесь живут?

— Здесь, отец, мачеха, еще сестра есть и брат… А у тебя? Родня здесь?

Это я спохватываюсь, что только о себе говорю, а она молчит. Так неправильно. И еще неправильнее говорить, что я пробил ее уже, к тому же… Хочется послушать, что скажет… Вдруг, что-то другое? Тогда вопросы возникнут…

Катя молчит, кусает губы, а затем выдает:

— Расскажи мне о той…

— О какой? — хмурюсь я, вспоминая недобрым словом Окси, которая мне весь мозг вынесла в течение дня. Неужели и до Кати слухи дошли? Окс может быть дико громкой, когда ей надо. И когда не надо, тоже, в принципе.

— О той, с которой ты меня спутал…

Ого!

И вот как реагировать?

Я, главное, себе запретил думать, вообще из головы выкинул, раз и навсегда решив, что она - не Инесса! А тут что делать? Что думать?

— Знаешь, — честно отвечаю я, решив не выдумывать сущности больше. Хватит, устал чего-то. — Я и сейчас сомневаюсь… Особенно, после твоего вопроса.

— То есть, ты думаешь, что я тебя обманываю? — тихо спрашивает она, останавливаясь и задирая на меня остренький подбородок. Глаза за увеличивающими линзами смотрятся диковато. — Тогда зачем такие отношения? Зачем это все?

— Потому что не могу по-другому, — говорю я. — Это непросто, особенно после того… И я хотел бы… Но не могу. Смотрю на тебя… И не могу…

— Она тебя обидела? — спрашивает Катя, жалко дрогнув губами.

А мне ее жалость вообще не нужна!

— Нет, — резко отвечаю я, — я ее просто ненавижу. Она меня обманула.

— Ты поэтому так… Со мной вел себя? Да?

— Да… Прости. — Это получается совершенно искренне, я и в самом деле понимаю, что не прав вообще. И что надо было изначально по-другому. Если бы не ее схожесть с Инессой… Хотя, если б не эта схожесть, посмотрел бы я на лаборанточку вообще? Скорее всего, нет…

— Но знаешь, — вырывается у меня искренне, — я рад, что она была. Если б не она, то я бы, возможно, не разглядел тебя…

— А если я тебя разочарую? — Катя неожиданно дергает руку и отходит на шаг.

Я смотрю на нее, такую нелепую, смешную в этом пальто, шапке и очках. Щеки горят от волнения и весеннего стылого ветра, губы подрагивают. Пальчики трогательно сминают грубый шарф…

— Не разочаруешь, — искренне отвечаю я, — никогда.

— Это сейчас ты так… — шепчет она, и слезы, увеличенные очками, кажутся крупными драгоценными камнями в дорогой огранке, — а потом… Боже, зачем я опять?.. Как глупо… Привычка эта дурацкая…

— Какая привычка, Катя? — я делаю шаг к ней, хочу обнять, утешить, убрать эти капли со щек. Губами.

Тяга просто непреодолима, не могу ей сопротивляться.

И даже уже внутренне не удивляюсь этому. Наверно, так правильно. Отец говорил что-то про наше, Кирсановское, проклятие… Надо будет подробней расспросить, как время будет, а то что-то страшновато даже становится от эмоций…

— Дурная, Никит, дурная… — выдыхает Катя, снимает очки, трет глаза и щеки и пропускает момент, когда я подхожу ближе и пользуюсь длиной своих рук, легко перехватывая ее за талию, притягивая к себе.

Дергается пару раз, но вяло уже, словно эти слезы, этот выплеск эмоций, все силы из нее вытянули.

— Расскажешь? — прижимаюсь губами к виску, с удовольствием слизывая мокрые соленые капли, жмурясь от кайфа.

Сто лет бы так стоял, прижимая ее, держа в своих руках…

Это положение ощущается правильным, единственно верным и нужным сейчас. И это даже не пугает.

— Не важно уже… Может, это и не привычка… — бормочет она, уткнувшись лицом мне в куртку, — может, глупость… Все глупость, такая глупость…

В ее голосе слышится усталая горечь, очень взрослая, тяжелая…

И я некстати вспоминаю, что ей двадцать шесть, если верить информации от Краша. И сейчас эти двадцать шесть в голосе отчетливо звучат…

Она старше меня. На чуть-чуть, вообще не критично, да и в реакциях — совершенная девочка, наивная и чистая. Но в этот момент возраст ярко проскальзывает… Ну и пусть.

Она непростая, я это сразу понял. Просто в самом начале был слишком ослеплен, остервенело выискивая черты Инессы в лице Кати, хотел их видеть, несмотря ни на что, и вел себя соответственно и думал так же… Дурак, такой дурак… Хорошо, что вовремя опомнился…

— Я боюсь, Никит… — тихо говорит она, и я замираю, понимая, что вот оно, признание… — Так боюсь, что ты… Что ты просто поиграешь… Это страшно, так обманываться… Не хочу больше. Не хочу…

Так, понятно.

Какая-то история в прошлом хуевая, из-за которой она и ведет себя, как замороженная вобла, и выглядит, как бабушка Бехтеревой…

И только во время секса раскрывается совсем по-другому: нежной, отзывчивой, страстной…

Меня тут же начинает драть на части несколько совершенно противоположных эмоций: ревность, что она до сих пор страдает по какой-то твари, злоба дикая на эту самую тварь, острое желание найти его и показать, как не надо поступать с людьми, облегчение, что это все позади, и теперь только я в ее жизни. А я вылечу. Точно вылечу.

Прямо сейчас и начну.

Я чуть отстраняю Катю от себя, беру ее лицо в ладони, смотрю в расширенные окулярами глаза, сейчас очень беззащитные, доверчивые. Хрупкая ветка, которую так легко сломать одним неосторожным движением… А я по ней, как скот, потоптался… Узнал бы отец, в землю бы по плечи вколотил… И был бы прав…

— Я боюсь, что наступит утро, и ты уйдешь… — едва шевеля