– Зачем тебе уходить? Ты способный режиссер и актер.

И Карен пошел, как мне кажется, на большой риск (это было с его стороны просто безумием), чтобы меня оставить в кинематографе – он спросил:

– А сыграешь у меня? Я сейчас запустился с фильмом «Мы из джаза».

Это был второй фильм Карена. Я переживал, потому что его первый фильм по пьесе Л. Зорина «Добряки» холодно встретило руководство, хотя, на мой взгляд, фильм был очень интересный. Карен тоже волновался, получится ли второй фильм – да еще и музыкальный. Тогда после «Веселых ребят» музыкальных фильмов вообще не снимали. Уже после Карена мюзиклы снова вошли в моду. Карен очень рисковал, и я это понимал, поэтому отказался от его предложения:

– Карен, извини, я совсем не музыкальный человек. В моей деревне с джазом и по сей день напряженка – так что я отказываюсь.

И Карен пошел на хитрость:

– Саш, приехал твой друг Боря Брондуков из Киева на кинопробы, а партнеров нет – подыграй ему.

Я потом уже узнал от Бори Брондукова, что его утвердили без кинопроб. На пробах мы играли этюд не по сценарию. Мы с Борей хулиганили: он изображал игру на саксофоне, а я, держась за его плечи, подтанцовывал, ходил вокруг него, какие-то хохмы бросал. Карен хохотал, сидя за камерой. Оказывается, мы импровизировали, а Карен тихонько оператору Владимиру Карловичу Шевцику дал указание снимать только меня, потому что Брондуков-то уже был утвержден. Такой заговор был «против», то есть «за» меня.

Карен эти кинопробы показал художественному совету, меня утвердили. Он звонит и назначает встречу. Мы опять встречаемся в Доме кино, и Карен говорит:

– Саш, тебя утвердили, и я не знаю, что делать. Если ты откажешься, то меня перед худсоветом выставишь в нехорошем свете. Зархи скажет, что молодая режиссура утверждает одного, а снимает другого. Ты меня не подводи.

(Тогда на всех худсоветах присутствовал режиссер Александр Григорьевич Зархи, который почему-то был настроен категорически против молодых режиссеров.)

Я говорю:

– Карен, да ты с ума сошел, у меня же нет музыкального слуха! Я никогда не играл ни на банджо, ни на трубе. Степ в жизни не станцую. Мне, как говорится, медведь на ухо наступил.

– Саш, не подведи. Я тебе дам хороших учителей.

Я согласился. И действительно, учителей он мне дал прекрасных.

Алексей Андреевич Быстров, преподаватель эстрадно-циркового училища, обучал меня степу, а именно – чечетке. Когда мы познакомились, я Быстрову сразу сказал, что у меня нет слуха. Он спросил:

– А ковырялочку в пионерском лагере ты танцевал?

– Да я и в пионерском лагере-то никогда не был.

Тогда он стал показывать мне самые элементарные движения и добился, что я научился их повторять. Потом у него из этих вот «ковырялочек» получился рисунок степа, его он со мной и изучал. Мы с ним работали месяца два, с самого начала подготовительного периода. Это был удивительный педагог – именно педагог.

На банджо меня учил играть Алексей Кузнецов – замечательный гитарист, гениальный музыкант, лауреат многих международных конкурсов. Он играл, кажется, на всех струнных инструментах.

Видимо, ни Карен Шахназаров, ни Александр Бородянский, автор сценария, не знали, что такое банджо 1920-х годов, потому что в сценарии была такая ремарка: «Степа Грушко, жонглируя банджо, выходит на сцену, лихо отбивая степ». Когда Кузнецов дал мне в руки банджо 20-х годов – это оказался тяжеленный инструмент. Как выяснилось, в его деревянной деке находится мраморная плитка. Как этой гирей жонглировать? Я потом подшучивал над Кареном, когда просил его подержать этот инструмент. Он, видимо, когда писал сценарий, думал о современном банджо из пластика.

Вот Алексей Кузнецов дает мне банджо. Я говорю:

– Что-то оно уж больно тяжелое!

– Почему «оно»?

Ну ведь это «банджо» – значит, «оно».

– Нет, – возражает Алексей. – Банджо – это «он», ритмический инструмент.

Он показал первые азы, какие-то аккорды. Я попытался повторить, у меня, естественно, ничего не получилось. Леша плюнул и ушел. Потом я узнал, что он позвонил Карену и сказал:

– Карен, ты с ума сошел. Во-первых, у него нет музыкального слуха. Во-вторых, он ни одного аккорда нормально взять не может. Он же не справится с инструментом. А там по музыке Анатолия Кролла триоли надо исполнять – и все это на банджо.

Часа полтора они по телефону разговаривали, и Карен прочитал ему лекцию о том, кто такие сибиряки:

– Панкратов же сибиряк.

– Ну и что?

– А кто немцев под Москвой остановил? Сибиряки. Они же настырные. Он добьется, у него получится. Ты постарайся, Леша.

В общем, уговорил он Кузнецова. На следующее занятие тот пришел, поигрывая барабанными палочками, и говорит: ну, повтори, что я тебе вчера показывал. Я опять беру эту гирю в руки, начинаю играть – при первой же ошибке он начинает бить меня палочками по пальцам.

– Ты что делаешь?!

Мне захотелось его треснуть в ответ, но я сдержался.

– Аппликатуру соблюдай в аккордах, как я тебя учил, – сказал Кузнецов.

Очень жестко преподавал, и в результате я все освоил. Нас, конечно, под фонограмму снимали, но аппликатуру мы все соблюдали очень точно.

Для других актеров это не было такой большой проблемой. Игорь Скляр – очень музыкальный человек, как и Петр Иванович Щербаков, но ему тоже пришлось осваивать саксофон. Барабанщика нашего, Николая Аверушкина, привел композитор фильма Анатолий Кролл. Он учился у Кролла в музыкальном училище. Карен попросил Кролла найти на роль барабанщика парня с комичной внешностью. Тот ответил, что у него есть такой на курсе, учится по классу гитары и поет неплохо. И приводит Аверушкина. Действительно, парень со своеобразной внешностью. На барабанах он тоже не умел играть, но освоил, научился.

Я среди них единственный был «глухой» и нерасторопный. Напряжение было страшным, потому что боялся подвести Карена: он рисковал, утвердив меня на роль. И Карен за меня очень переживал, но при этом следил, чтобы меня никто не обижал. Но коллектив был сплоченный, все друг другу помогали. Если смеялись надо мной, то по-дружески:

– Сань, ну ты дал!

А поет за меня в фильме наш кинооператор Владимир Карлович Шевцик. В картине есть сцена, где я, уходя, говорю швейцару: «Прощай, Карлыч». Это подарок нашему оператору Владимиру Карловичу. Я во многих фильмах, где у меня есть возможность поимпровизировать, говорю: «Карлыч, ну а ты как себя чувствуешь?» Карлыч – гениальный человек и очень музыкальный. Он пел моим голосом «Прости-прощай, Одесса-мама» и песню про чемоданчик.

А кстати, Карен и сам не музыкальный человек. И когда я жаловался, как мне не повезло играть музыканта, не имея слуха, он отвечал: