– У меня время на исходе, – говорил Митчем. – Я не для того годами вкладывал деньги в твое предприятие, чтобы ты подвел меня в самый решающий момент.

В голосе его звучала угроза – Зак способен был ее расслышать, как никто другой.

– Эти вещи нельзя торопить; наука – вещь хрупкая. Объект должен подходить идеально, – холодно отвечал ему собеседник; Зак узнал голос директора. – Мальчик нестабилен, Митчем, – продолжал тот. – Помнишь, что случилось в прошлый раз, когда ты надавил?

– Еще бы я не помнил, – отозвался Митчем рычанием.

– Даже если ты нашел идеального донора для мальчика (хотя на самом деле и не нашел), тебе все равно придется найти другого для себя. Фотографическая память – это не то, что людям записывают в их медицинские карты.

– Я работаю над его стабилизацией, – настаивал Митчем.

– Его тело должно быть готово к процедуре.

– Он будет сам просить о ней, когда я закончу.

– Хорошо, – согласился директор. – Только не позволяй, чтоб история повторилась. Я не уверен, что даже ты сумеешь скрыть такой кавардак во второй раз.

Закончив разговор, они оба вернулись в банкетный зал.

Зак отошел, анализируя только что услышанное.

* * *

Когда Митчем ворвался в его комнату, Зак уже раздевался и укладывался спать. На мгновение оба молча уставились друг на друга. Парень был озадачен необычностью этой ситуации – Митчем никогда раньше не входил в его комнату.

Лицо дяди было багровым от ярости, что, возможно, доставило бы Заку несказанное удовольствие, не будь он так удивлен.

Дяде небось нелегко было притворяться спокойным все время, пока его гости наконец не разошлись.

– Что, черт возьми, должен был означать твой спич?! – взревел Митчем.

Зак театрально поклонился.

– Это было вечернее представление для вас, сир, – наивно посмотрел он на дядю большими глазами с длинными ресницами. – Заблудший племянник, охваченный безумием, пришел сюда, дабы исцелиться. И вот: «Михромазин!» «Хлороксепозин!» «Дроперинол!» – драматично выкрикивал он названия самых прибыльных препаратов Митчема. – Придите на помощь!

– Ты унизил себя самого и мой дом…

– Кажется, твоя подруга в мехах согласилась со мной, – заметил Зак.

Последовала долгая пауза, Митчем нахмурился.

– Моя подруга в мехах?

– Дама в лисьей накидке.

– Дама?

– Вот именно, – усмехнулся Зак, удивленный неожиданным тугодумием дяди. – И она была согласна со мной в том, что все вы – зло.

Последовала еще одна долгая пауза. Зак был на грани; он до крови укусил внутреннюю часть щеки.

– Сегодня вечером не было женщин, сынок, – проговорил Митчем осторожно, как жокей, уговаривающий разгоряченную лошадь.

Он намекал, что у племянника галлюцинации? «Невозможно! Она касалась меня, – рассуждал Зак. – Это очередная дядина грязная уловка».

Митчем посмотрел на него с демонстративным беспокойством:

– Тебе нужно обуздать себя, иначе тебя запрут навечно.

Зак моргнул. В дядином голосе прозвучала даже не угроза, а, скорее, мольба. И лицо Митчема исказило уже не беспокойство, а что-то иное, что Зак видел у него лишь один раз, после того как умерла его мать. Печаль.

Ни во что из этого Зак не верил.

– Собираешься запереть меня точно так же, как запер мою маму?

Митчем открыл было рот, но запнулся и замолчал. Зак понял бы смысл его реакции, если бы не был так зол. Молчание мучительно растянулось.

– Твою мать заперли ради ее же безопасности, – проговорил наконец Митчем.

– «Безопасности»?! – взревел Зак. – Она убила себя в чертовом дурдоме! Ей там незачем было находиться. Ты запер ее там, и это заставило ее переступить через край. Ты убил ее!

Митчем, казалось, что-то взвешивает. Парень уставился на него. Неуверенность не была типичной для его дяди чертой.

– Что такое? – спросил Зак.

Дядя не ответил.

– Что, черт возьми, происходит? – прорычал Зак.

– Есть вещи, о которых ты не знаешь, – начал серьезным тоном Митчем и снова замолчал.

Тишина тянулась бесконечно. Зак больше не мог этого вынести. Какую бы игру ни затеял дядя, племянник готов был поддаться. Он говорил себе, что Митчем лжет, но тело не верило ему. Дрожание началось в его пальцах и распространилось до плеч.

Наконец Митчем заговорил едва слышным шепотом.

– Твоя мать не умерла в больнице.

– Что? – Дыхание Зака сделалось прерывистым. – Тогда где она умерла?

– Она вообще не умерла, не в прямом смысле слова.

– Перестань, – оборвал его Зак. – Черт возьми, прекрати это.

Дядя лгал ему все это время. Всю его жизнь. Он не станет слушать.

Парень попятился, стоило Митчему двинуться к нему. Дядя поднял руки вверх, словно приближался к испуганному оленю.

– Она еще жива, если это можно так назвать. Но она не в здравом рассудке, – продолжил Митчем с тем же подчеркнуто серьезным выражением лица. – Она далека от той, которую ты помнишь, поэтому вполне можно считать, что она мертва.

– Заткнись! – прохрипел Зак.

Он сделал шаг назад и еще один. Но Митчем все напирал на него, как будто готовился последним ударом избавить от страданий раненого оленя.

– Я сделал это, чтобы защитить тебя, – прошептал он.

– Лжец!

Выкрик Зака прозвучал боевым кличем, который он подтвердил, швырнув прикроватной лампой в дядю.

– Успокойся и послушай, что я тебе говорю, – не сдавался Митчем, немного отступая.

Парень бросил в него пепельницей, затем фоторамкой, изрыгая при этом проклятия и саму грубую брань.

– Зак, твое поведение не может оставаться безнаказанным! – взвизгнул Митчем, увертываясь от летящих в его голову предметов. – Я отберу твое наследство! Твои сберегательные счета! И ценные бумаги!

Зак засмеялся и швырнул в него вазой. Она разбилась о стену.

– Думаешь, мне не плевать? Надеюсь, ты подавишься всем этим во сне.

– Тебе на все плевать, – буркнул Митчем.

Зак мысленно прошептал их имена, чтобы доказать, что дядя неправ. Его разум сказал: «Ника, Ника, Ника… и Вайолет, и мама». Но пока губы оставались сомкнутыми, глаза предали его. Когда он вспомнил имя своей матери, его взгляд упал на пол у ног Митчема.

В горячке он бросил рамку с фотографией матери. Митчем мгновенно проследил за его взглядом. После неудачной попытки побега Зак вытащил фото из дорожной сумки, которая, к счастью, была ему в целости возвращена. Он тогда вернул портрет на его законное место. Зак поднял глаза на дядю.