подать, что слышится ему в словах невинных не то, что всем… Своё слышится, другой намёк в сказке. И напоминал ему сейчас Иоанн только им обоим известное.

– Так что, теперь тебе с нами скучновато будет, Феденька! Молодуха домой тянуть станет, иные забавы у новобрачных! – и подмигнул Сицкому, чрезвычайно довольному расположением государя, и все закивали, сдержанно посмеиваясь. – И я бы желал доченек своих баловать-наряжать и к венцу провожать, да не привелось… Езжу вот теперь по обителям, на помин душ их непорочных жертвую, а не на подарочки… – и вздохнул тяжелёхонько, и все вздохнули ему сочувственно, осеняясь знамением.

– Но нынче у нас веселье! – царь передал посох с поклоном Наумову, а тот – спальнику. – Так какого подарка от меня ждёшь, Федя? Говори, чего желаешь. Ежели коня серебряного, о коем была у нас с тобой речь, так Шихман уже свёл его к нам, на опричный двор, опробуешь. Так и быть, забирай под себя! Вымог.

Федька вспыхнул, глаза сверкнули, к царю подался восторженно:

– Садал Сууд наш?!

Кивнул государь:

– Ахметка, как прознал, что ты, Федя, на коника запал, сам в поводу привёл и принять умолил в дар. Возьми, говорит, ради Аллаха, Счастие Счастий, пока твой кравчий мне все жилы не вытянул и всю башку не выморочил насмерть! Нет, говорит, возможности от него ни отбрехаться, ни откупиться, а ежели что возжелал – всё равно получит, не мытьём, так катаньем, так что пусть забирает одного, пока ещё троих не отжал! – понявши, что снова забавляется государь, преувеличивая Федькины проказы, посмеялись тут. – Чем ты его напугал так, а, Федя? Ладно, храни до поры свои хитрости, шельмец… Ну, а не справишься – я коня себе оставлю. Сыну Ивану отдам. Тот справится, не по летам преуспевает во всём. Так ли, князь Василий? Никита Романыч, верно ли люди говорят? Иль это глаз мой отеческий льстит?

– Точно так и есть, великий государь! Во всём царевич Иван Иванович успевает, науки превосходит, и воинскими умениями овладевает час от часу. А уж до скачек как охоч!

– Самое время ему в большом походе быть, подле тебя, государь!

– Славно, славно, и то ещё ладно, что учители у него толковые. Федя?.. Что с тобой? Не рад подарку? Помрачнел, смотрю. Чего ж боле ожидал?!

– Что ты, царь-батюшка, разве можно боле-то… Только… Государь мой! Лучший из даров – тебе служить! Иного и не нужно! Вот говоришь ты, что домой теперь рваться стану… Отсылаешь будто заведомо, да дарами утешаешь, – он улыбался, как бы не всерьёз коря государя, но воевода, и Сицкий, да и остальные чуть в лице не переменились от такого прямого своеволия, уже предвидя перемену и в царском добродушии. Только Федька как не замечал их молчаливой настороженности, и продолжал, всё улыбаясь мягко и с нежным упрёком вскидывая на Иоанна взгляд: – Как будто впрямь может Федька Басманов враз другим сделаться, оженившись, и забыть все клятвы свои Тебе перед Богом… Благодарен я безмерно за благоволение твоё, и скажу о жене моей: превыше чаяний оказались её добродетели, и краса, и ума живость, и сердца отзывчивость… – тут он с возложенной на грудь ладонью снова поклонился царю, и после – обоим отцам. – Успел я столько за день с ночью в ней узреть, чего иным и за всю жизнь в своих супругах не проведать… При такой жене, твоя правда, разве головой скорбный заскучает!

– «А бояре говорят: кабы нам така жена!» – ввернул Грязной задорно.

– А ты что скажешь, Вася? Хорошо погулялось?

– Хорошо-то хорошо, свет Государь наш, да только Охлябинин мне и шагу ступить не давал! Только что к лавке не примотал! И не подрался ни разу даже. А так хотелось, на Федьку глядючи, потому как пристойно до безобразия выглядел! – и он показал, как именно пристойно, состроив постную высокомерную морду и пройдясь гусем. Притворные сетования Грязного утонули в общем смехе, а карлы в шутовских нарядах, вереща и ударяя в бубны с брязкальцами по обечайкам, обежали посетителей, поприставали к Федьке и вновь уселись на ступени возле трона. И все загудели согласно, надеясь, что на том и закончится речь новобрачного. Но Иоанн знаком дозволил ему продолжать.

– Так вот. И чтобы впрямь счастья такого достойным быть, хочу я теперь жарче обычного при тебе оставаться, и первым тот долг исполнять, что возложен на воина и слугу твоего. Вот дар из всех даров для меня, Великий государь! Не откажи.

Молвил так, и ожидал, смиренно опустив голову.

Наконец, вздохнув глубоко, Иоанн кивнул. Отпустил всех довести свадебный ряд как полагается. Вслед за ними к выходу двинулись двое дворцовых подручных от царских спальников с подарками на подносах, и карлы вприпрыжку, погремушками дребезжа… Заметив заминку Басманова, напутствовал:

– Алексей! Князь Василий! И ты, Афоня, коли неотложного ничего нет, идите покуда спокойно, а после отводин495 – ко мне, обсудим, что надо… Федя! А ты погоди-ка. Подойди.

Он вернулся. Иоанн ничего не говорил, смотрел только, пока рынды не закрыли дверь. Тогда наклонился вперёд, поманил его ближе, совсем близко, глаза в глаза.

– По-прежнему желанен и любим.

Федька кинулся к его руке.

– Довольно с тебя теперь?.. Через день будь здесь.

Выходя, уловил уже слышанное сегодня: «Вымог!»

До самого дома Сицких Федька был как не в себе, всего рвало надвое, душило смятенным волнением, которое плясало взбесившейся заново жизнью и вожделением ко всему сразу. Ему хотелось и пира за красным столом, и дозволенной теперь молодецкой радости напоказ, и увидеть княжну, всё ещё «невестою», неведомой до конца остающуюся, не взирая на минувшую ночь, и… чтобы скорее настало это «через день». Вымог – да! Что ж, но честно, честно же, всеми терзаниями своими! Не послышалось ли? Нет, было, точно, было. Раздельно и чеканно выговорено наисладчайшее из возможного: «По-прежнему желанен и любим». И счастье великое, что можно сиять, и праздновать, и не таить восторга. И повторять про себя беспрерывно государево слово, точно молитвенный канон. Спасибо Тебе, Боже, и прости и помилуй меня!

– Золото с золотом свивалось, жемчужинка с другою скаталась!

– Катится, несётся сахарное яство, на золотом блюде, перед князя молодого, Фёдора свет Алексеича Беленького, перед княгини молодой, Варвары красы Васильевны Беленькой, перед всем честным миром!..

Родители теперь заседали за одним столом, и общий разговор большого собрания то и дело возвращался к прославлению молодого Князя-сударя с молодой Княгинюшкой, и – государя, конечно же. И боярыни со свахами, и тысяцкий, и сваты, и оба святых отца – все не по разу поведали пространно, как ласково были приняты во дворце. А после подарками царскими хвалились. И Князь молодой сам вставал с заглавного места и чарку поднимал,