поучи добром, – напоследок говорил князь Василий зятю. Княгиня Анна опять расплакалась, говорить не могла, только крестила их, стоявших об руку у порога в окружении провожающих и провожатых. – А ты, доченька, будь ему умною женой, и за добро добром всегда плати.

– Бог кротких любит, а жизнь – весёлых!

– А на сварливую бабёнку только кол в углу стоит!

Все рассмеялись, пошли наперебой сыпать прибаутками, и во благо, вовремя, а то прощание затянулось бы невесть на сколько, как и слёзы.

Песельницы выводили задушевно, напоследок выложившись со всем прилежанием, чтобы после получить самые завершающие вознаграждения за свои старания:

–Цвела, цвела верба,

Цвела, цвела верба,

с камля ды маку…

с камля ды макушки,

ды самай верхушки.

А Варинаа мати

венечык лама..

венечык ламала,

тежало вздыхала:

– Тяперь маи сени неметины бу…

Тяперь маи сталы

низастелины бу…

Тяперь маи госьти

нипривечены бу… дут…

Москва. Кремль.

Ноябрь 1566 года.

– «Князь Василий Тюфякин с сыновьями Михаилом и Василием, бьют челом великому князю и государю на том, чтоб отложил опалу и вернул бы их из Казанского края, как иных вернул, а за Ивана Тюфякина, что в Литву бежал по дурости, гнева государева убоявшись, на них бы не гневался, потому как не в ответе они за помрачение разуму его».

– Чем же им там не нравится? Уж и так, считай, управлять самим дал, по своему разумению, и наместничать, и землёй владеть.

– В земле и дело, государь, – отвечал Дмитрий Годунов, снова возвращаясь к чтению списка из Челобитного приказа, – об этом как раз пишут, что дачи496 не по поместному окладу выходят.

– Читай далее.

– «Воевода князь Григорий Булгаков всего де сто двадцать пять четвертей пашни получил да двенадцать – перелогу, тогда как поместный оклад его девятьсот четвертей; брату же его Петру писцы отделили вместо положенных по окладу тысячи четвертей доброй угожей земли сто тридцать».

– Писцы, значит, ошиблись?

– Просят тебя разрешить несправедливость такую, государь. Не верят, что ты намеренно унизил их в праве законном. Хоть и благодарят за испомещение обратно, просят управы на дьяков-стряпчих твоих.

Иоанн усмехнулся:

– Это они умно завернули. Шельмы! Исподволь меня несведущим выставляют, значит, а дьяков моих – самовластными распорядителями в царстве. И опять выходит – не хороша опричнина. Опять опричные – воры, а земские все честные. Как же! Однако же, и Басманов, что ни день, тем же мне пеняет… Ладно, далее давай.

–«Оба главные воеводы Казанские, князь Пётр Куракин и князь Андрей Катырев-Ростовский, челом бьют: при поместном окладе в тысячу четвертей получили по росписи один только сто тридцать, а другой вовсе восемьдесят, и сорок – перелогу, да и то пашни заброшенной. Княжатам их всем родом испомещаться приходится на поместьях и того меньших. Равно как князь Дмитрий Шемяка Гагарин с братьею и племянниками, всего двенадцать человек, Тетерины тринадцать братьев, Щетинин с братьями, всего семь человек, Засекины…». Жалуются все, что нельзя прокормиться никак с такой малости и содержать себя достойно, дабы службу нести.

Иоанн выслушал полный список, время от времени откладывая перо и облокачиваясь о поручень кресла в задумчивости.

– Ещё, государь, есть одно дело, касаемо не земских, опричных, здешних. Изволишь? – Годунов кашлянул, помедлив, развернул другой свиток. – «Людишки помещиков братьев Микеевых, хрестьяне православные Угрюм Седый, Павел Ушатов, Антип Безухий да Ефимка Прохоров челом бьют великому государю и о заступлении молят от указанных детей дворянских. Их де силою коварно повязали Микеевы с подручными и заперли в дровяном сарае накрепко, и продержали там весь Юрьев день497 и ещё три дня, дабы не могли они уйти по закону в другое место на житьё, а об том уговор был. После выпустили, да уходить запретили под страхом суда, так как Юрьевы дни миновали, и грозились их беглыми объявить, коли ослушаются». И таких жалоб ещё три, государь. И слух уже прошёл, что такое безобразие выдумали опричные дворяне, а прежде о таком никто не слыхивал.

– Скверно. Проверяли, достоверно ли сие, или поклёп, байки от земщины нам в пику?

– Проверить успели по Микеевым, к прочим посланы приставы по имениям. Отрицают всё, мол, мужичьё врёт, сами договор не исполнили и пожилое не выплатили, а идти намерились.

– Добро. Бери этих мужиков, и коли на допросе на своём стоять будут и перед дыбою, гони к нам Микеевых. С прочими – так же. Росписи по хозяйству собрать. Ещё что?

– По прошениям – всё, государь. Дела наши ширятся и требуют грамотных переписчиков толковых. Изволь на список сегодняшний глянуть, – Годунов приблизился с поклоном, протягивая Иоанну грамоту, которую зачитывал. Внимательно пробежав всё от начала до конца, Иоанн рукопись вернул:

– Чья рука?

– Бориса нашего, государь, того самого, что при царевиче Фёдоре Ивановиче…

– Знаю, знаю. Вот как!

– Смышлён, старателен, память отменная и почерк. Пятнадцатый год ему, но толков, и безо всякого опасения поручать ему можно любое делоописание. Не встанет от работы, пока всю не выполнит. Вот, изволь ещё посмотреть. Список из «Поучения митрополита Алексия». Тяготеет чтению такому…

Иоанн развернул и залюбовался – то уже был не простой, хоть и ровный идеально, обыденный ряд буквиц, а витиеватый стройный узор, с плавными и сложными росчерками заглавных знаков, какими пишутся посольские грамоты и учёные книги. Не удержался, чтобы не прочесть:

– «И потому, дети, я должен вам всегда напоминать душеполезное и спасительное, чтобы вы не сказали в страшный день суда Спасова: мы не слышали поучения о спасении душ наших от митрополита Алексия всея Руси. Для этого, дети, пишу вам и побуждаю вас на благое, игуменов, священников, диаконов и всех правоверных христиан, чтобы вы последовали Спасову Евангелию, апостольской проповеди, святых Отцов установлению. Ибо сказал Христос своим апостолам…» – изрядно весьма, и вполне достойное отображение для светоносных слов завета премудрого Алексия. Как раз нынче думал опять о нём… Спасибо, Димитрий. Завершимся на сегодня. А завтра приведи нам Бориса, побеседовать с ним хочу. Да! После обеда стародубские списки мне. И Степанова498.

С глубоким поклоном Годунов удалился.

– Что скажешь, Алексей?

– О Бориске-то? Сицкий хвалит, да.

– Виляешь! О Микеевых.

Воевода со вздохом поднялся для ответа, словно нехотя.

– Об них не знаю и лгать не стану, государь. Да попомни, ответят тебе то же, что мне давеча братья Волковы: «Поместье порожнее! Хоть самим в соху впрягайся!». Вот и весь сказ. Нынче худо-бедно прожили и рухлядишку служилую поновили, а так далее как, неведомо. Мол, три двора крестьян осталось, да и тем самим едва на прокорм хватает, земля-то худая, и мало.

– Жалобились тебе, стало быть?

– Жалобились, государь. Опасаясь службы своей тебе не справить, да не по нерадению, по недостаче имения малого.

– Ну, эти хоть честно. А жалование как же казённое, тоже мало?

– Так тоже в обрез, и по ним видать, что не врут. Тегиляи перештопанные, сабли годные, да кони так себе, в