Томас Фереби видел в перекрестье своего бомбардировочного прицела Norden Хиросиму, разворачивающуюся под ним с востока на запад. Перед тем как вернуться в Соединенные Штаты для обучения 509-й авиагруппы, а потом и службы в ее составе, Фереби выполнил в Европе шестьдесят три боевых вылета. До войны он хотел быть бейсболистом и даже дошел до весенних отборочных испытаний в команде высшей лиги. Ему было двадцать четыре года.

«Радиосигнал прекратился, – лаконично говорит Тиббетс, – бомба выпала, Фереби отпустил свой прицел». Предохранительные чеки вышли из своих гнезд, запустив часовые механизмы «Малыша». Первая боевая атомная бомба отделилась от самолета и развернулась носом вниз. Она была расписана автографами и посланиями, в том числе непристойными. «Привет императору от моряков “Индианаполиса”», – гласило одно из них.

Резко став на четыре тонны легче, В-29 подпрыгнул вверх. Тиббетс перевел самолет в пике:

Я выключил автопилот и направил «Энолу Гей» в разворот.

Я натянул на глаза противобликовые очки. В них ничего не было видно; я как будто ослеп. Я бросил их на пол.

Самолет заполнил яркий свет. По нас ударила первая ударная волна.

Мы находились в восемнадцати с половиной километрах наклонной дальности от атомного взрыва, но весь самолет трещал и изгибался от удара. Я крикнул «Зенитки!», так как решил, что нас накрыла тяжелая артиллерийская батарея.

Хвостовой стрелок видел приближение первой волны – она создавала в атмосфере видимое мерцание, – но не понимал, что это такое, пока мы не ощутили удар. Когда пришла вторая волна, он предупредил нас о ней.

Мы развернулись, чтобы посмотреть на Хиросиму. Город был скрыт жутким облаком… кипящим, принимающим форму гриба, ужасным и невероятно высоким.

Некоторое время все молчали; потом все разом заговорили. Я помню, как Льюис бьет меня по плечу, повторяя: «Смотрите! Смотрите! Смотрите!» Том Фереби спросил, не станем ли мы все импотентами от радиоактивности. Льюис сказал, что у него во рту привкус ядерного деления. Он сказал, что на вкус оно похоже на свинец[2870].

«Ребята, – объявил Тиббетс по переговорному устройству, – вы только что сбросили первую в истории атомную бомбу»[2871].

Ван Керк ясно помнит две взрывных волны – прямую и отраженную от земли:

[Это было] очень похоже на то, что чувствуешь, если сесть на мусорный бак, а кто-нибудь ударит по нему бейсбольной битой… Самолет дернулся, подпрыгнул, и раздался звук, как будто раскололся кусок листового металла. Те из нас, кто много летал над Европой, подумали, что где-то очень близко к самолету разорвался зенитный снаряд[2872].

Кажущаяся близость взрыва стала одним из его отличительных признаков, так же как жар, показавшийся таким близким Филиппу Моррисону и его коллегам на испытаниях «Тринити».

Пока «Энола Гей» разворачивалась, пикировала и описывала круг, чтобы посмотреть на город, ее экипаж пропустил ранний этап развития светящейся области. Когда они снова взглянули на Хиросиму, ее закрывал удушливый полог. После войны Льюис сказал в интервью:

Я думаю, никто никогда не ожидал увидеть что-нибудь подобное. Там, где две минуты назад мы ясно видели город, никакого города больше не было видно. Мы видели дым и огонь, ползущие вверх по горным склонам[2873].

Ван Керк:

Если описывать это аналогией с чем-то знакомым, то это был котел с кипящим черным маслом… Я подумал: «Слава богу, война кончена, и в меня больше не будут стрелять. Я могу вернуться домой»[2874].

То же ощущение вскоре предстояло испытать сотням тысяч американских солдат и матросов, и они заработали его тяжелым трудом.

Пока самолет удалялся от места взрыва, хвостовой стрелок Роберт Кэрон долго смотрел назад:

Я все время фотографировал, в то же время стараясь разобраться в том, что творилось над городом. Все это время я рассказывал о том, что видел, по переговорному устройству… Сам гриб был поразительным зрелищем, пузырящейся массой фиолетово-серого дыма; было видно, что в нем есть красная сердцевина и внутри все горит. Когда мы отлетели подальше, стало видно основание гриба, и казалось, что внизу лежит тридцатиметровый слой обломков и дыма и всего такого.

Я пытался описать гриб, всю эту бурлящую массу. Я видел, как в разных местах вспыхивают пожары, как языки огня, возникающие на слое углей. Меня попросили их сосчитать. Я сказал: «Сосчитать?» Черт, я бросил это дело где-то на пятнадцати – они возникали так быстро, что за ними было не уследить. Я до сих пор вижу эту картину – этот гриб и эту бурлящую массу, – казалось, что весь город покрыла лава или патока, и она, казалось, растекалась наружу, вверх по склонам холмов, где на равнину выходят маленькие долины, и повсюду вспыхивали новые пожары, так что очень скоро из-за дыма нельзя было разглядеть почти ничего[2875].

Джейкоб Безер, специалист по радиоэлектронной защите, учившийся до призыва на инженера в Университете Джонса Хопкинса, уподобил тот хаос, который он увидел, зрелищу, которое можно встретить на морском берегу:

Город горел весь целиком. Это было похоже… знаете, когда на пляже взболтаешь песок на дне где-нибудь на мелководье и все взбаламучивается? Вот так это и выглядело, на мой взгляд[2876].

«Малыш» взорвался в 8 часов 16 минут и 02 секунды по хиросимскому времени[2877], через 43 секунды после отделения от «Энолы Гей», в 580 метрах над двором больницы «Сима», в 170 метрах к юго-востоку от моста Айои, который Томас Фереби выбрал к качестве прицельной точки. Мощность взрыва составила 12 500 тонн в тротиловом эквиваленте.

«В этом не было ничего личного»[2878], – говорил впоследствии Пол Тиббетс. Для Роберта Льюиса этот опыт не был безличным. «Даже если бы я прожил сто лет, – записал он в своем дневнике, – я никогда не сумел бы изгладить эти несколько минут из своей памяти»[2879]. Не смогли бы этого сделать и жители Хиросимы.

Перед глазами, словно в кошмаре,

языки пламени лизали человеческие тела.

Масудзи Ибусэ. Черный дождь[2880]

Поселение на островах в дельте реки Ота на юго-западе острова Хонсю[2881] называлось Асихара («камышовое поле») или Гокаура («пять деревень»), пока между 1589 и 1591 годами феодал Мори Тэрумото не построил там крепость, чтобы закрепить за собой выход своих родовых владений к Внутреннему Японскому морю. Крепость Мори получила название Хиро-сима-дзё, то