бога он обнаруживает у самой природы (Ест. ист. II, 27) и, таким образом, остается на позициях имманентизма.

Имманентизм проявляется и в том, как рассматривается проблема бога на человеческом уровне. "Бог, — говорит Плиний, — это помощь смертного смертному[5368] (deus est mortali juvare mortalem). Приводится также пример такой помощи. Это император Веспасиан, который старается поддержать распадающийся мир[5369] (fessis rebus subveniens), и потому он заслуживает быть обожествленным согласно старому римскому обычаю. Речь, конечно, у Плиния идет только о символическом обожествлении. Зато видно, что усилия плиниевского Веспасиана помешать распаду вселенной, совпадают с целями самой природы поддерживать симпатическую связь между различными вещами и частями мироздания. Таким образом, бог в понимании Плиния имманентен природе и вписывается в ее систему, основанную на мировой симпатии.

Отождествление бога с природой можно понимать и как обожествление природы, и как натуралистическую интерпретацию идеи бога. В "Естественной истории" и то и другое имеет место. Плиний так и говорит: "натуралистическая интерпретация" (interpretatio naturae [Gen. subjectivus]). Исходя из нее, всякий признает традиционные представления о боге смехотворными (quis non interpretatione naturae fateatur irridendum?). To, что в его время рассуждения о боге стали частыми и потому привычными (vulgata propter adsidua quaestio de deo), позволяет, по мнению Плиния, и самому ему порассуждать о сущности бога. И он говорит о том, что "даже бог не может всего (ne deum quidem posse [196] omnia) — не может убить себя, даже если бы хотел этого (...), ни подарить смертным вечность, ни возродить мертвых, ни сделать так, чтобы человек, уже проживший жизнь, (никогда) не жил бы (nec facere ut qui vixit non vixerit), ни так, чтобы с почетом уже выполнивший свой долг, не выполнил — он не имеет никакой власти над прошлым, кроме того, что можем его предать забвению (...), не может сделать так, что бы дважды десять не равнялось двадцати, и не может многих других подобных вещей: все это безусловно показывает могущество природы, и что она и есть то самое, что мы называем богом" (Ест. ист., II, 27). Ясно, что в этом отрывке не природа подымается до божественного уровня, а бог определяется как природа и заключается в естественные рамки очевидно возможного.

В то же время обожествлению природы посвящена в известном смысле большая часть плиниевского текста, представляющая в значительной мере повествование о чудесах природы, ведущее к признанию за природой права творить вещи, не поддающиеся объяснению, достойные только восхищения и удивления. Однако речь не идет о создании какого-то нового культа или о некой "естественной теологии". Как целое (totus, cuncta) в "Естественной истории" рассматривается только природа (как синоним мира, вселенной). Все вещи, явления (res) выступают только как части ее (partes, numeri). При этом природа как целое не рассматривается в отрыве от своих составных частей, ибо является не иначе как их совокупностью (omnium rerum natura)[5370].

Исчерпывающий рассказ о природе равноценен прославлению природы во всех ее частях (teque [sc. Naturam] ...celebratam esse numeris omnibus tuis — Ест. ист. XXXVII, 205). Вместе с тем, в "Естественной истории" рассказ ведется не только о частях природы, но и вообще о природе как жизни (rerum natura, hoc est vita narratur — Ест. ист. Пред. 13). "Природа, т.е. жизнь", имеет у Плиния в основном два обличья — родительница всех вещей (parens rerum omnium) и проникающее повсюду животворное дыхание (spiritus vitalis).

В "Естественной истории" нельзя встретить какой-либо разработанной иерархии частей природы. Любая часть природы (ulla pars) наравне со всеми другими непосредственно входит в состав единого целого вселенной. "Частью природы" (pars, numerus) может быть произвольно объявлена любая вещь, любое явление, при этом самые разнородные вещи, явления могут устанавливать друг с другом непосредственные связи вроде антипатической связи между алмазом и козьей кровью (Ест. ист. XXXVII, 59). Тем не менее, дать полную и содержательную картину природы означает для Плиния не просто [197] перечислить все известные феномены — части природы, о которых и так известно, что все они связаны друг с другом всепроникающей пневмой (spiritus). В его задачи входит построить систему природы, в которой станет ясно, какого характера связи существуют между различными ее частями и какова мера этих связей, насколько они интенсивны в том или ином случае. Кроме того, простейшая иерархия частей природы все же присутствует в труде Плиния.

Природа, она же вселенная (cuncta rerum), делится на части природы (partes naturae) или части вселенной, мира (partes orbis, mundi): небо и землю. При этом каждая из основных частей природы может претендовать на отождествление "по преимуществу" с Природой в целом.

Мир, а следовательно, природа, может рассматриваться как небо по преимуществу (Ест. ист. II, 1-2). И дело не только в том, что Плиний, следуя античной традиции, допускает отождествление космоса с небесным сводом. Он указывает на то, что все вещи в природе имеют "небесное" происхождение, так как с неба падают "семена всех вещей" (rerum omnium semina) и порождают все многообразие жизни земли и моря. Эти семена-образы (effigies) как бы выгравированы на небесном своде, и потому, говорит Плиний, неправы те[5371], которые полагают, что поверхность неба такая же гладкая, как у птичьего яйца. Некоторые из них можно видеть невооруженным глазом: в одном месте образ медведя, в другом — быка и даже одну из букв[5372] (Ест. ист. II, 7). Потому небо и называется по латыни "caelum", что оно все украшено резьбой (caelatum)[5373], резными изображениями всего сущего, в том числе и знаками зодиака (Ест. ист. II, 8-9). Все эти знаки и изображения превращают небо как бы в сплошное ювелирное изделие с "чрезвычайно белым, проходящим через зенит кругом" (candidiore medio per verticem circulo — II, 7), т.е. Млечным путем в качестве самой крупной детали.

Таким образом, греки вполне заслуженно называли вселенную "ornamentum" — "драгоценным украшением" (так Плиний переводит греческое κοσμος), да и латинское слово, означающее "мир" — mundus по существу значит то же самое и употребляется "из-за совершенного и безусловного изящества" (a perfecta absolutaque elegantia — II, 8).

По мнению Ж. Божё, такое отождествление рисунков, украшающих небо, с "семенами всех вещей", встречается во всей античной традиции только у Плиния и является результатом смешения стоической традиции[5374] (восходящей в свою очередь к Анаксагору) и астрологических представлений, в частности о знаках Зодиака [2. С. 122]. Однако, как можно заключить из слов самого Плиния, не все явления природной действительности представлены в небесных изображениях.